Бог сотворил добро и зло, клопов, завистников.
И сатану для оперного пенья. И боль…
Я снова в раковой больнице.
За окном, затянутым марлей, жужжит комар.
Протискивается. Грозит.
Игорь привез полюстрово. Миша принес арбуз…
Илья — куренка отварного. Ешь, — говорит, —
В курином мясе сила…
Я курицу не ем. Я ничего не ем:
Я занимаюсь инвентаризацией шрамов.
Шрамов детства более всего — многие едва заметны.
Шрамы военные тоже не ярки: на фронте
Мне Господь костей не раздробил.
Осколок мины, пуля, финка, бритва, разбитая бутылка,
Колючая проволока, каленое железо, слесарный инструмент.
Шрамы от драк, от глупости, от непрофессионализма
И алкоголя.
Вот на запястье шрам побольше и поярче прочих:
Подвыпившая дамочка погасила о мою плоть окурок…
Комар уже протиснулся сквозь марлю.
Мне кажется, что он ворчит, как мясорубка.
Я слышал, как кричали люди, искусанные комарами,
Как плакали. Но ведь комар от Бога…
Илья, очень красивый, в светлых брюках,
Принес мне чернослив.
— Ешь с курицей. Могучий витамин.
На улице нечем дышать…
Опять считаю шрамы.
Вот от лопатки до грудины — рак легкого.
Вот от пупка и вниз — еще не сняты швы.
Есть шрам в левом глазу — туберкулез.
И боль, как шрам,
Как рана — боль по Илье…
— О, Господи, зачем ты взял Илью?
Он умер на дороге. За рулем.)
И шрам мой, от пупка, звучит теперь как запись
(для меня); Четырнадцатого июля умер Илья Миксон, мой друг.
О Господи, я знаю, ты меня не любишь, — я не прошу любви,
Но дай вздохнуть тому, кто задыхается.
На улице нечем дышать…
Когда я попаду к его могиле — жара спадет.
Я положу ему на грудь осенние цветы.