Про девочку Полечку и ее одинокую жизнь

Девочка Полечка была колдунья Жила она в Санкт-Петербурге на улице Новой Парковой, в доме номер один.

В этом доме по той же лестнице жили и другие девочки, например, Рита. Она любила шить юбки. Купит кусок ткани и сошьет себе юбку. Она даже маме сшила юбку. И бабушке. Девочка Полечка юбок шить не умела, зато, как я уже сказал, была колдуньей.

Бывают девочки-колдуньи. Часто. Сидят у себя в квартире и колдуют, чтобы девочка Рита уколола себе палец и больше не шила юбок. А девочка Полечка своим колдовством никому не делала вреда. Так она думала.

Например, поднимается она по лестнице домой и скучно ей. Никто ее дома не ждет — мама на работе, бабушка померла. Сядет Полечка на ступеньку и скажет колдовским голосом: Колдуй бабка, колдуй дед — заколдованный секрет. Явись передо мной, как лист перед травой, рыжий конь с белой гривой. И явится конь. На лестнице от него станет ярко, жарко и очень тесно. И скажет конь: Полечка, отпусти меня. Ну что мне тут? Тут и воздуху для меня на один вздох. Полечка его погладит и отпустит. И снова станет ей скучно. Но уже не просто так, а с тоской, с таким чувством, словно ее кто-то ждет. А в какой дали? А в какой стороне? Поди знай. Полечка повздыхает немного, нос потрет кулаком и скажет другие колдовские слова: Кварцер варцер черземезер, битте дритте аспирин. Явись чудовище Пуховик. И возникнет Пуховик. Он пушистый и копытца у него красные, глаза круглые, пальцы мягкие. Поговори со мной, Чудовище, — просит Полечка. — Вот например, какие ты любишь щи?

— Ясно, не разогретые, — скажет чудовище Пуховик.

— Я тоже. Когда одна дома. Зашел бы ты, Пуховик, ко мне в гости. Я бы тебя печеньем угостила. Давай, я буду звать тебя Тобик.

— Зайду, — обещает ей Пуховик, и не заходит. Потому что Полечка его забывает. Как же в гости идти, если ты зайдешь, а тебя спросят — кто ты?

У колдуний часто случается так — наколдуют и забудут. Не от того, что растяпы, а от любопытства знать, что будет дальше. У Полечки полная лестница была Пуховиков, Скольколапов, Сивозайцев, превратившихся в пыль от забвения. Делались они сначала похожими на высохших комаров, потом на тополиный пух, и, наконец, дворник товарищ Кизякова выметала их с ворчанием на судьбу, мол, что за жизнь — сплошная пыль да осколки.

И в квартире у Полечки были различные Чудовища и Милые Друзья. Она любила придумывать их перед сном. Придумает и уснет. А проснется, зарядку делает, песню поет и, естественно, позабывает, кого придумала перед сном. По-моему, Полечка хоть и была колдуньей, но не отличалась серьезностью и цели в жизни не имела.

СКАЗКА ПЕРВАЯ. Полечка и пылесос

Полечкина семья была небольшая: мама, Полечка и телевизор. Телевизор считался в семье самым умным. Но мама называла его треплом. Так и говорила: Послушаем это трепло. Она даже ругалась с ним, как с живым человеком. Иногда даже кричала: Как дам тебе по башке

Полечка маму не осуждала — мама много работала. От работы голова у нее шла кругом. Полечка тоже пыталась разговаривать с телевизором, но у нее ничего не вышло. Телевизор был очень солиден и требовал от Полечки, как от младшей по возрасту, почтительного к себе отношения. Тогда Полечка придумала Суперлба и поселила его в телевизор.

— Суперлоб, — говорила она. — Что такое протуберанцы?

— Тебе еще рано, — отвечал Суперлоб. — В твоем возрасте надо воспитывать волю и стойкость.

— Суперлоб, что такое судьба?

— Не знаю. Подпаяю себе две-три схемочки и скажу. Я даже не знаю, что такое Красота, Бог, Любовь. А ты знаешь?

— Ну, красота — это когда красиво…

Так они и умнели, задавая друг другу вопросы.

Чистая река вытекает из гнилого болота. Поклоняться нужно кому: Болоту или Чистой реке?

Полечка заболела.

Когда пришла мама с работы, она лежала на диване в теплой бабушкиной кофте и шерстяных носках.

Мама сбросила с себя платье, заскочила в ванную и спросила оттуда веселым голосом:

— Ты чего киснешь?

— Заболела, — сказала Полечка. — Наверное корь.

— А я в театр иду… — Мама запнулась. — Ты что там про корь говоришь?

— Может, и, корь, — сказала Полечка.

Мама выскочила из ванной, волоча за собой платье. Пощупала Полечкин лоб и вздохнула.

— Несчастная я совсем. В кои-то веки соберешься в театр и на тебе — у дочери корь. А может не корь? — спросила она с надеждой.

— Может, чахотка, — сказала Полечка. Она думала о том, что мама совсем недавно ходила в театр с какой-то своей сослуживицей тетей Борей. Смешное имя. Но когда Полечка сказала маме, что ее имя очень смешное, мама объяснила, почему-то рассердившись, что это фамилия.

— А с кем ты сегодня пойдешь?

С тетей Соловей. Высокая такая. Плечистая. Но куда же я пойду? Ты же мой птенчик, моя ласточка. Не везет мне, дочка. Чертова жизнь. Сплошное занудство.

— А ты иди, — сказала Полечка. — Я тебя отпускаю. Я горячего молока выпью с медом. Потом горячего молока с маслом. Потом горячего молока с булкой. И поправлюсь.

— Золотко, — сказала мама и опять побежала в ванную. — Я тебе бутерброд принесу с икрой.

Одеваясь, мама напевала что-то приятное.

Когда она вошла в комнату, готовая в театр, Полечка поднялась ее поцеловать.

— Что та, что ты — воскликнула мама. — Не целуй меня, не целуй. Я в гриме Чао, детка Выпей тепленького…

Мама убежала в театр. Полечка осталась одна. Она знала, что мама появится только завтра после работы. Из театра они завернут к тете Соловей. Выпьют кофе. Засидятся за разговором. Ночью мама не решится ехать домой. Утром они будут опаздывать на работу. Но бутерброд с икрой она принесет. К тому времени бутерброд высохнет, станет таким невкусным, что Полечка отдаст его поросенку Васе.

Полечка включила телевизор. На экране высокая красивая певица Маша Распутина пела раздольным голосом: Все отберут у казака, ну а пока — гуляй пока

Полечка переключила телевизор на российскую программу, высокий красивый певец Филипп Киркоров пел раздольным голосом: Все отберут у казака, ну а пока — гуляй пока

Полечка переключила на программу Санкт-Петербурга. Там сказали: Знайте Заболевший ребенок нуждается в нежности и любви более, чем лекарствах, уколах и даже переливании крови.

Полечка спросила, вздохнув:

— Суперлоб, ты о чем думаешь?

— Я пока не думаю — напаиваю схемы.

— А мне скучно. Скажи, каким ты стал? Покажи свое лицо.

— Но у меня нет лица, — сказал Суперлоб.

Полечка слезла с дивана, зачем-то произнесла колдовские слова Кварцер варцер черземезер… таким сердитым голосом, что кукла Мирандолина, сидевшая на телевизоре, замигала. Полечка еще и кулаком ударила по телевизору Это бывает у девочек, когда они болеют корью.

— Вот тебе на. Зачем же я тебя выдумала?

— Не знаю, — сказал Суперлоб.

— Для дружбы. Пожалуйста, запомни. А как можно дружить с тем, у кого нет лица? Ну, Суперлоб, ты совсем бестолковый. Может, тебя Мирандолина отвлекает? — Полечка сняла куклу с телевизора, посадила ее на шкаф. Мирандолина умела говорить мерси и мигать. Мама привезла ее из французского города Марселя, что бы помочь дочке осознать себя девочкой, тут первая помощь — кукла. Девочка должна быть девочкой, а не ходить, как солдат…

Показалось Полечке, что Суперлоб в телевизоре шмыгнул носом. Если у него есть нос, то и лицо будет, — подумала Полечка.

— Ладно, Суперлоб, — сказала она. — Не переживай. Мне кажется, что у меня тоже нет лица — только рожица. Умней быстрее. Нужно ведь, чтобы среди двоих кто-то один был умнее.

Кроме Суперлба были у Полечки еще друзья и товарищи. Поросенок Васька, о нем я расскажу в следующей сказке, и король Вермишель — Полечка совсем недавно его придумала.

Враг у Полечки тоже был — Эталожка. Она хотела придумать принца, но получился зануда. Так бывает. Зануда может получиться из романтика, из красавца, из героя, из круглого отличника, из тенора, из блондина, из африканца…

Полечка нарисовала принца цветными карандашами и показала маме. Мама спросила:

— Кто это такой красивый?

— Принц, — сказала Полечка. — Может быть, даже и получше принца.

— Как его зовут? — спросила мама.

Полечка задумалась. Ей хотелось назвать своего принца либо Эликсиром, либо Шоколадом. Но вмешался телевизор.

Эталон красоты — это его слова.

Полечка кивнула.

— Ну вот. Я буду его любить. — Сначала она так и называла своего принца — Эталон. Потом стала плечом дергать называть его Эталожка.

Полечку знобило. Она открыла тумбочку, на которой стояла бабушкина фотография в старинной рамке. На полках теснились пузырьки, тюбики, пакеты, коробки. Сцепленные круглыми резинками топорщились прозрачные упаковки — бабушкины лекарства. Бабушка ела их горстями и все равно умерла.

Полечка наткнулась на валидол, бабушка сосала его почти непрерывно, как дети сосут леденцы. Валидол был сладким (с глюкозой), с острым вкусом и запахом мяты, но без кислинки. Полечка, морщась, сжевала таблетку, поплотнее закуталась в бабушкину кофту и прижалась к мягкой спинке дивана.

Посреди комнаты Эталожка возник. Стал в задумчивую позу, подпирая подбородок указательным пальцем, так именно в ту, какую Полечка разучивала перед зеркалом.

— Твоя мама могла бы и не ходить в театр. Я думаю, твоя мама — легкомысленная женщина.

— А это тебя не касается, — ответила ему Полечка. — Ей же интереснее с тетей Соловей… Господин король Вермишель, может быть, вы нам что-нибудь скажете?

Король Вермишель вышел из шкафа, как из кареты. Он в шкафу жил. Снял корону. Промакнул лысину клетчатым платком. Был он лыс и не старался выглядеть волосатым.

— Эталожка, — сказал он. — Если бы у меня сейчас было мое просвещенное королевство, я бы приказал высечь тебя на главной площади розгами. Под музыку военных барабанов.

— Что такое розги? — спросил Эталожка безо всякой подковырки.

Король покраснел. Метнул взгляд на Полечку. Полечка тоже покраснела, к сожалению, и она не знала, что такое розги. Король покашлял в кулак и сказал:

— Гм… Гм… Розги — это розы, когда они уже отцвели.

Эталожка тут же встал в прозу спора.

— Откуда вы почерпнули эти знания?

Король покраснел еще гуще. Снова метнул взгляд на Полечку. Полечка поняла, что пора ей вступить в разговор. Вскочила с дивана и заявила:

— Господин король Вермишель закончил королевский университет, высший кондитерский институт, школу олимпийского резерва, курсы иностранных языков, консерваторию и академию наук

Эталожка гордо скрестил руки на груди.

— А я? — спросил он.

— А тебя всюду выгоняли за плохой характер.

Король Вермишель вздохнул, что-то ему не понравилось, сказал Спокойной ночи и ушел к себе в шкаф.

— Спокойной ночи, — сказала Полечка. Но рядом уже никого не было. Получилось, что Спокойной ночи она сказала себе. Полечка не знала, конечно, как много на свете людей, которые всю жизнь говорят Спокойной ночи самим себе.

Полечка вообразила шторм на море. Громкий свист ветра. Но ей было тепло под одеялом, уютно — шторм вообразился маленьким и не страшным. Тут бы Полечке и уснуть, но вдруг она услышала как кто-то всхлипнул. Тонким голоском. Едва слышным…

Всхлипывания доносились из-под дивана. Полечка опустила ногу на пол. Коснулась паркета пальцем. А вдруг это мышь? Вдруг она меня цапнет за палец? Полечка знала, что никаких мышей в квартире нет, хотя о мышах никто ничего не знает наверняка. Полечка поводила пальцем ноги по паркету и слезла. Сунула голову под диван. Разглядела в темноте слабосветящиеся круглые огоньки. Глаза, — догадалась она и спросила:

— Вы кто?

Сначала было молчание. Потом сопение. Потом шепот:

— Мы умираем. Пузолет, Кривуля, Стоглазка уже превратились в пыль.

Полечка вспомнила. Собственно, она и не позабывала, но у нее было столько всяческих неотложных дел. А тут eще телевизор орет и поет, и все о падении в пропасть. И Суперлоб плохо учится…

— Пузолета нельзя спасти?

— Что ты И Кривулю нельзя. И Стоглазку. И Кляксу. Ты хоть знаешь — зачем их придумала?

Полечка влажно вздохнула: Как зачем — просто так… И Кривулю, и Стоглазку она выдумала совсем маленькой. Кривуля спал, прижимаясь к щеке. Он умел петь носом.

— Ты позабыла, наверное, как они выглядели.

Полечка заплакала.

— А вы кто?

— Мы Простофили. Ты нас придумала, засыпая. Пятиухие есть, Шестиногие. Волосатые. Прозрачные, как кисея.

— Что же нам делать? — спросила Полечка. — Куда же вас деть? Может, придумать такую планету, где всем вам будет хорошо — планета Рай.

Полечка сосредоточила воображение, произнесла колдовские слова:

— Колдуй баба, колдуй дед, заколдованный секрет. Что делать в банке пауку, а окуню на елке…

Сначала перед Полечкиными глазами была чернильная пустота, потом проклюнулись звездочки, и появилась планета Рай. В виде кубика. На каждой грани свой ландшафт. Все видно от края до края — никакого ненужного горизонта. И море, и горы, и лес. Столица с королевским дворцом на берегу, в парке, полном цветов и бананов.

Представило Полечка, что король Вермишель подходит к ребру кубика. А что дальше? Дальше обрыв. Бездонная пропасть А поезда? Как будут ходить поезда?

— Как? — спросила Полечка у Простофиль.

— А нам поезда зачем? — ответили Простофили.

Полечка замучилась решая этот вопрос и незаметно уснула.

Во сне Полечка видела себя на планете Рай. Какая у нее была форма, может быть, в виде звездочки, она не поняла, но там в высокой траве паслись рыжие лошади с белыми хвостами.

— Что с тобой, Полечка?

Полечка открыла глаза. Перед ней на корточках сидел король Вермишель. Весьма озабоченный.

— Пора вставать? — спросила Полечка.

— Нет. Еще рано. Ты спишь на полу?

Полечка объяснила, какие она испытывает затруднения, о планете Рай, на которой она хотела бы устроить всех. Король надвинул корону на брови. Почесал затылок.

— Да, — сказал. — Сложное дело. А если, скажем, прорыть туннель под ребром? Сначала идешь как бы вниз, потом идешь как бы вверх. Вышел из туннеля уже на другой грани и гуляй себе. Можно пешком, можно верхом на лошади.

— Модно в золоченной карете, — добавила Полечка.

В комнате появился Эталожка. Извинился за опоздание, хотя никто его не ждал, и заявил со знанием дела:

— Лучше прорыть экскаватором ущелье, какое бывает в горах.

— А если обыкновенное — в форме шара? — спросила Полечка.

— Если шар, то поезда будут идти все время в гору, — сказал король Вермишель. — Большой расход топлива будет.

— Но может быть, все время с горы, — возразил Эталожка.

— Я полагаю — в гору…

— Я полагаю — с горы…

— Когда у меня будет мое просвещенное королевство, я прикажу тебе всыпать. Пол грохот и дробь барабанов.

— Когда оно будет, — сказал Эталожка, с сомнением гладя на Полечку. Полечка не стерпела:

— Да идите вы, — сказала она.

Король и Эталожка пошли. Они уходили от Полечки по какой-то узкой белой дороге, на которой ей не было места.

— Я думаю — в форму кубика все же… — говорил король.

— Я думаю, в форме тарелки… — говорил Эталожка.

Как они надоели мне оба, — думала Полечка.

Солнце еще только-только всплывало. Над крышами. Полечка извинилась, не зная точно перед кем, но чувствуя, что извинения не помешают, залезла под одеяло, поклацала зубами, согреваясь, и уснула.

Кто-то из великих людей сказал Холода приходят с севера, а неприятности — с утра. Может быть, Ломоносов?

На плите кипит чайник. Яйцо в всмятку торчит в подставке. Булка намазана маслом. Мама уже позвонила с работы: Целую, дочка.

Но мама не звонила. Чайник не свистел…

Пришла тетя Шура. Принялась за уборку. Она думала — Полечка спит. Но Полечка не спала. Разве можно спать под завывание пылесоса? Она просто лежала, закрыв глаза…

Полечка видела себя на берегу теплого моря. Волны шумели. Чайки кричали. Загорелые дети бросали им хлеб. Но никто не купался в море. Полечка спросила: Почему? Ей ответили: Море заражено корью. Купаться нельзя.

На планете Рай кори не будет, — думала Полечка. — Ни гриппа, ни насморка. Полечка сказала колдовские слова: Колдуй баба, колдуй дед, заколдованный секрет… и проснулась. В который уже раз.

На полу лежала записка. На большом листе бумаги, крупными буквами: Хоть ты и больна, но все равно вставай. Я пошла за продуктами.

Полечка встала. Побрела умываться. Проходя мимо шкафа сказала:

— Доброе утро, господин король Вермишель.

Король не ответил.

— Король Вермишель, где вы? — спросила Полечка. — Что с вами?

Король опять не ответил. Кукла Мирандолина на шкафу вздохнула и замигала. Суперлоб в телевизоре щелкнул, словно сломал что-то пластмассовое.

— А нету его, — сказал он. — И никого нету. Ни Эталожки твоего, ни Простофиль. Тетя Шура всех пылесосом истребила. И меня пригрозила упылесосить. Только со мной у нее не получится.

— Как же быть? — спросила Полечка.

— А никак. Дети должны убирать свою комнату сами. Что бы потом не плакать.

Полечке словно горячей воды плеснули на живот, она даже согнулась. Но не заплакала.

— А я планету придумала под названием Рай. Они бы там все замечательно жили. Там рыжая лошадь с белым хвостом. Транспорт без запаха — силой ветра, как у князя Олега. А ты, Суперлоб, ни радуйся, я нового короля придумаю.

— А я и не радуюсь, — сказал Суперлоб. — ты придумаешь нового короля, потом еще нового, потом опять нового. Потом еще новее. Чему ж тут радоваться. Люди скажут: Бедная девочка, зациклилась на королях.

Да, — подумала Полечка. — Может быть маршала выдумать? Она постояла, глядя на телевизор, как бычок на бочку. Маршала ей выдумывать не захотелось. А Суперлоб оказался неприятным и вредным типом.

— Тебя включить можно, — сказало Полечка. — А вот Кащея Бессмертного и Бабу Ягу ни пылесосом не одолеть, ни выключателем. Понял, Суперлбище. А почему — вопрос.

Сейчас я тебе ответа дать не смогу, — сказал Суперлоб. — Думаю, тема печальная.

— Тогда и не хвастай, — сказала Полечка.

Умываясь, она напевала, но в глазах ее были слезы. Она смывала их водой. Вытирала их полотенцем. И за что-то ненавидела Суперлба.

А пылесос? Полечка всегда его не любила. Говорят, в одной семье пылесос засосал живого котенка. Полечка подошла к пылесосу. Послушала — ни дышит в нем кто-нибудь умирающий. И ударила по нему ногой.

СКАЗКА ВТОРАЯ. Полечка и поросенок Васька

Рядом с Полечкиным домом простирался тенистый старинный парк. Тут была окраина Санкт-Петербурга. Говорят, в парке даже дворец когда-то стоял, но в свое время его разобрали на кирпич, чтобы построить какую-то стену. Мимо парка проходила дорога Санкт-Петербург — Париж. На самой этой дороге, перед главным входом в парк была глубокая лужа.

Машины в этой луже часто застревали. Один Запорожец утонул после дождя. Раздраженные шоферы сорвали створки ворот и швырнули их на дно лужи. Лужа от этого не стала безопаснее. Шоферы пригрозили швырнуть на дно лужи всю старинную чугунную ограду, но прибыли наконец рабочие с автокраном. Уложили в лужу бетонные плиты. Плиты легли как попало. Транспорт стало подбрасывать. Часть груза стала вываливаться: пшеничная мука, сахарный песок, химические яды, сухое молоко, аспирин, красители, мясные кубики, квасцы…

Одна красивая девушка Верочка Стрекозухина вылила в лужу флакон духов Заря любви. Подарил ей эти духи высокий моряк, который у пивного ларька пил пиво.

Целую неделю лужа благоухала. Кошки и дети толпились вокруг нее. Но Верочка Стрекозухина ни разу не подошла. Она работала в детской библиотеке, что рядом с пивным ларьком.

Пива в лужу было вылито много.

Однажды из грузовика в лужу вывалился поросенок. Большой уже. Нахлебался из лужи зеленого. Сразу же стал веселым. Пошел в парк, победил там эрдельтерьера Люсю, кавказскую овчарку Элика, курцхара Соньку. И уснул в телефонной будке.

Когда проснулся, хлебнул из лужи красного. Обнаружил у себя способность к поеданию консервных банок, бутылок, старых башмаков и обрадовался, поняв, что добывание пищи не станет отнимать у него много времени. С размаху он победил еще десяток собак и еще раз хлебнул из лужи — синего.

Лужа обладала удивительным свойством менять цвет. Бывала красной и фиолетовой, голубой и коричневой, и желтой — желтее цвета лимона. И конечно, зеленой. Поросенок все это пил с удовольствием. Он стал очень большим. Научился менять цвет в зависимости от настроения. И однажды стоял весь розовый.

К нему тихонько подкрался мужик кавказского вида — абрикос по имени Гавриил.

— Шашлык — закричал он и ударил поросенка ножом. Вывихнул руку. Выронил нож.

Поросенок этот нож съел. Сказал:

— Не вкуснее огурца, — и добавил задумчиво: — Абрикос, в следующий раз я тебя укушу.

В парке кроме собак и детей гуляли пенсионеры, пивохлебы и даже военные. Они называли поросенка: закусь, кабан, придурок, козел и другими смешными, как им казалось, словами. Только девочка Полечка называла его Васькой и угощала хлебными корками.

Из Полечкиного дневника

Мой лучший друг Васька любит, когда его называют Вепрь. Он много ест консервных банок и другого железа, как-то: водопроводных труб, канистр и ведер. Вчера он съел выброшенный несгораемый шкаф. Все это он находит в парке. Он хочет стать толстым, похожим на танк. Если бы я могла есть консервные банки и кастрюльки, мне бы все равно хотелось стать похожей на Веру Павловну Стрекозухину.

Немного поплакав в ванной по королю Вермишелю и Простофилям, Полечка померила температуру: Тридцать шесть и шесть, позавтракала и еще раз померила температуру. Сказала: Кругом обман — и побежала в библиотеку поменять книжку. Библиотекарша Верочка Стрекозухина ей обещала дать роман. Разумеется, Полечка называла библиотекаршу Вера Павловна и даже приседала, когда здоровалась, и улыбалась ей, как рабыня. И все это из-за Верочкиной сногсшибательной красоты.

На выдаче книг стояла другая библиотекарша с растрепанными волосами. Полечка называла ее про себя мочалкой.

— Какую тебе книгу? — спросила она.

— Роман.

Мочалка склонилась к ней, пощекотала ее щеку завивкой и заявила, как подруге:

— Насчет романов у нас Стрекозухина. Она где-то носится, задрав хвост. Сегодня ее не будет.

Так Полечка и ушла без книги. Огорченная. Неоправившаяся от болезни.

Получи она книгу-роман, она задержалась бы тут в читальне, тогда и мешок с какими-то неспокойными зернами, похожими на горох, нашли бы другие прохожие и, может, увезли бы его на Васильевский остров, или даже в Кронштадт…

У входа в библиотеку на ящике сидел еще один Полечкин враг, бессовестный Коля-Колбаса. Торговал газетами и пепси-колой.

Коля-Колбаса держал во рту кусочек сухого льда. Из его носа шел пар, как бы дым. Получался как бы фокус для рекламы. Некоторые старушки думали, Что Коля таким образом курит.

Полечка сказала ему и вовсе не грубо:

— Здравствуй, капиталист. Коля-Колбаса ответил ей радостно:

— Здравствуй, дурочка.

Полечка совсем огорчилась и сникла. Даже хотела сказать Коле-Колбасе, что она больна корью, а он козел африканский. Но не стала связываться.

Полечке нужно было пройти мимо пивного ларька, где пивохлебы пили пиво, ели соленую рыбу, плевались, короче — вели себя шумно и непристойно.

— А знаете ли вы, что от большого количества выпитой жидкости отекают ноги? — сказала Полечка.

— Не знаем — сказали пивохлебы. — У нас ноги крепкие. Мы мужики русские. Нам пиво в радость.

Полечка прибавила шагу, можно сказать — побежала. Она всегда проходила мимо ларька, как сквозь сумасшедший лес. У всех пивохлебов, конечно, были дети, даже внуки, но у пивного ларька они вели себя так, будто у них никого нет. Губы у них были мокрые, щеки небритые, носы красные…

Неподалеку шумела очередь в универсам: за постным маслом и дешевыми курами.

Интересно, — подумала Полечка. — Почему: курица — значит живая; кура — значит — жареная?

Тут Полечка и нашла прозрачный мешок с зернами, похожими на разноцветный горох — она зацепила его ногой.

— Кто мешок потерял? — спросила Полечка.

Любители кур проверили свои кошелки и пожали плечами. Полечка показала мешок пивохлебам.

— Ерунда, — сказали они. — Если бы горох моченый… К пиву…

В Полечкиной груди вскипало что-то сердитое. Она пробормотала темным голосом: Колдуй баба, колдуй дед: пивохлебы встаньте по росту и маршируйте вокруг своего паршивого ларька, размахивая кружками и притопывая ногой. Они пели песню:

Коля-Колбаса — козел,
Коля-Колбаса — осел,
Коля-Колбаса — верблюд ползучий…

— Ну и ну, — сказал Коля-Колбаса. — Им, наверное, голову напекло.

А Полечка пошла в парк. Она несла поросенку Ваське хлеба ломоть.

Она уже обошла лужу, когда наступила на арбузную корку. В августе проклятые арбузные корки валяются где попало. Полечка взмахнула руками, чтобы сохранить равновесие. Зерна из мешка веером полетели в лужу. Лужа вспенилась, принялась брызгать брызгами, и булькать. А Полечка все же шлепнулась.

Когда она вылезла из лужи насквозь мокрая — почувствовала, что изменилось в ней что-то. Как будто она и не болела, и настроение у нее не портилось из-за красноносых пивохлебов и бессовестного Коли-Колбасы. Как будто ее белое платье не стало желтее лимона, с ярко зелеными пятнами на груди, а волосы — сиреневыми с одного бока.

На берегу стоял Васька-Вепрь. Ел хлеба ломоть. Хлеб тоже вылетел из Полечкиным рук.

— Какая ты красивая, — сказал Васька-Вепрь. — Ты красивее всех. Красивее библиотекарши Стрекозухиной Веры. Но шла бы ты лучше домой. Чувствую, тебе самое время быть дома.

Вокруг лужи кружили пыльные вихри, катались стаканчики из-под мороженого и выцветшие за лето бумажные розы. Все предвещало скандал или драку.

Поросенок Васька-Вепрь целый день ловил муху. Уморился, но муху поймал. Хотел съесть. Подержал во рту и выплюнул. И спросил сам себя вслух:

— Зачем это я муху ловил?

Прибежав домой, Полечка нашла на столе в кухне записку от мамы: Полечка, в чем дело? Почему тебя нет дома, когда мама приходит?

— Я же не ждала тебя утром, — сказала Полечка. — Если бы я знала, что ты утром прибежишь, я бы кофе сварила. Мы бы попили с молоком.

Дальше в записке было написано вот что: Я тебе мороженого принесла — в холодильнике. Как твоя корь? А я в Курск уезжаю, в командировку. На два дня. Кроме меня некому — по теме. Понимаешь — надо.

Полечка тихонько всхлипнула.

Дальше в записке было написано: Тетя Шура тебе супчик сварит. Оладий напечет. А хочешь — рагу?

— Не хочу рагу, — сказала Полечка.

Целую. Мама — было написано в записке.

Полечка вышла на балкон, посмотрела по сторонам. Там, в центре города, сверкал большой шар. Исаакиевский собор отражается в небе, — подумала Полечка. И сказала:

— А в Курске никакого Исаакиевского собора нету. — И закричала: — Тетя Шура Тетя Шура

Внизу по асфальту шла тетя Шура с тяжелыми сумками в руках. Она смотрела на Полечку и почему-то хмурилась.

Тетя Шура стояла в дверях. Глаза у нее, как два наручника, а Полечка — мафиози.

— Что с тобой? — спросила Полечка.

— Вопросы задаю я, — сказала тетя Шура. — Что у тебя с волосами? Что у тебя с платьем? Когда ты принимала ванну?

— Вчера, — сказала Полечка. — Нет, вчера я болела.

Тетя Шура взяла ее за плечо и подвела к зеркалу. И Полечка увидела, что она красивая. Может быть, если честно, чуть не дотягивает до Верочки Стрекозухиной. Волосы вьются, как дым над костром, с одной стороны — сиреневые. На щеках красно-синие пятна, будто Полечка — пепси-кола. А платье Желтее лимона. В ярко-зеленых пятнах.

— Марш в ванную — скомандовала тетя Шура.

Тетя Шура варила супчик из цветной капусты и зеленого горошка с телятиной. В холодильнике твердело мороженое. Тесто в кастрюле подходило…

Полечка сидела в ванне, в пене, смотрела телевизор в открытую дверь. Знаменитые виртуозы играли на скрипках и барабанах. Дирижер, похожий на голодного пингвина, пытался перекусить свою дирижерскую палочку. Полечка пела:

Оладьи вкуснее гречневой каши.
Оладьи вкуснее овсянки.
Оладьи вкуснее с вареньем.
А вот с мороженым — это вопрос.

Когда Полечке было четыре года, она раскапризничалась на улице: Не хочу Не пойду Не буду Ты плохая — это маме. А вы чего смотрите? Идите куда идете А вы похожи на Бабу Ягу — это прохожим. Одни прохожие хмурились, другие удивлялись и шаг замедляли. Одна пожилая женщина остановилась и сказала маме:

— Ты, дочка, отдай ее мне. Ей надоело с тобой. Ты ее не наказываешь, а она, как я вижу, очень любит ремень. Ты любишь ремень? — спросила она у Полечки.

Полечка ответила очень решительно:

— А вот и люблю.

— Вот и берите ее, — сказала Полечкина мама. — Можете даже взять насовсем.

Полечке стало так обидно, она так рассердилась на маму, что одна пошла куда-то вперед. Старая женщина догнала ее и говорит:

— Нужно зайти к вам домой, взять твои вещи. Игрушки. Возьмем игрушки?

— Возьмем, — сказала Полечка тихо. — А как вас зовут?

— Тетя Шура.

Когда они пришли к Полечке домой, Полечка залезла под кровать и вылезать из-под кровати не захотела. Ей даже чай под кровать подали. Потом Полечка узнала, что тетя Шура работает на мамином предприятии стеклодувом.

— Главное — сварить массу, — говорила она Полечке. — Я могу сварить стекло подороже золота. Я, знаешь, чего хочу — выдуть из стекла такую вазу, чтобы цветы в ней не увядали бы. Никогда.

— Значит — волшебную, — объяснила ей Полечка.

Когда они поели и тетя Шура легла — ноги вытянуть, а Полечка стала у раковины на маленькую табуретку, чтоб посуду помыть, за окном раздался крик Коли-Колбасы:

— Внимание-внимание Медицинский кооператив Микстура Старые люди к нам идите, свою жизнь тогда продлите. У Микстуры нет вопроса, вас излечат от… простуды.

— Излечим экзему, кожные болезни, ревматизм, радикулит… — кричал еще кто-то немолодым хриплым голосом.

Полечка подскочила к окну. На площади перед полуразрушенной церковью святой Варвары Великомученицы стоял стол, покрытый простыней. На нем бутылки с разноцветными жидкостями. Белая кастрюля с ватой. У стола важно, но скованно, расхаживал пожилой мужчина в белом халате и белой шапочке. Полечка узнала его — пивохлеб с красным носом по кличке Мухомор. Коля-Колбаса тоже был в белом халате, подколотом снизу булавками. Рукава Колбаса закатал.

— Исцелительная медицина волхвов — кричал он. — Суппер-пуппер

Волшебные слова, — отметила про себя Полечка. — Суппер-Пуппер. Лигус-Фигус…

— Не ходите вы вокруг, вам Микстура лучший друг — кричал Колбаса. Но волшебных слов больше не произносил, наверное, не знал.

У стола собралась толпа. В основном старушки.

Пивохлеб Мухомор вывел из толпы девушку — худенькую такую. Полечка знала ее. Она работала в библиотеке. Не на раздаче книг, а там, внутри, где во всех книгах ставят печати. У девушки и щеки, и лоб были в прыщиках.

— Будете у нас напоказ, — сказал ей Мухомор и вежливо обратился к Коле-Колбасе: — Ассистент, вату и лекарство номер четыре.

Коля-Колбаса подал Мухомору вату и бутылку с желтой жидкостью. Мухомор протер этой желтой водой девушкино лицо. Прыщики исчезли. Пропали прямо на глазах. Правда, лицо ее слегка пожелтело.

— Ассистент, — сказал Мухомор, — пожалуйста, лекарство номер пять.

Коля-Колбаса подал ему лекарство с красной жидкостью. Мухомор промыл девушке лицо красной жидкостью — стала девушка румяной. Мухомор подал ей зеркальце.

— Господи, — сказала девушка, — я вас век буду благодарить. Я вам сто рублей не пожалею.

Мухомор рукой взмахнул, как фокусник, и поклонился.

— Бесплатный подарок Микстуры. Бегите, девушка. У вас гороскоп хороший. Прочим гражданам лечение по тарифу. Пятьдесят целковых с личности.

Девушка побежала, полыхая улыбкой. Оставшиеся старушки быстренько выстроились в очередь.

В кухню вошла тетя Шура.

— Видала — что творится? Пойдем, и мне надо. У меня тропическая язва.

— Но почему тропическая? — спрашивала Полечка, поспешая за тетей Шурой. — Ты же не была в Африке.

— Язва может быть и Рязане — в бане, — ответила ей тетя Шура. — Расступись — Она как-то ловко, даже деликатно, оттеснила старушек от стола, называя их несушками и потребовала у Мухомора: — Мне внутрь для апробации. Я контроль. Наливай, наливай, не-то как шарахну Вот этого наливай — голубого.

— А я и не возражаю. — Мухомор налил на донышко стакана голубой жидкости.

— Лужа, — прошептала Полечка, узнав запах воды из лужи, она все еще, хоть и слабо, пахла духами Заря любви.

— Поговори, — также шепотом сказал Коля-Колбаса и показал Полечке кулак. — А то раз и в глаз…

— Это кому в глаз? — Тетя Шура ухватила Колю за ухо. — Ну… — сказала она. — Пострадаю за вас, несушки мои ненаглядные. — Она залпом выпила жидкость, постояла, раскрывши рот. Брезгливо разжала пальцы с Колиным ухом. Обвела старух взглядом. Старухи смотрели на нее с ужасом и восхищением. — Хорошо, — сказала она. — Молодит.

Подмигнув Мухомору, тетя Шура взлетела над очередью, сказала Полечке свысока: Как жаль, что это тебе еще недоступно — и, заложив широкую спираль, спикировала в окно Полечкиной квартиры.

Вернулась тетя Шура тут же — с ключами и продуктовой сумкой. Ключи она отдала Полечке.

— Оладьи в кастрюльке. Поужинаешь, телик посмотришь и спать. А я вспорхну. Я в Сочи. Там у меня подруга. Окунусь в море и завтра назад. Наливай полстакана, — сказала она Мухомору. — Вот, На всю сотню. — Тетя Шура вытащила сторублевку, послюнила ее и, как в кино, налепила ее Мухомору на лоб.

Мухомор налил ей полстакана голубого. Тетя Шура выпила единым духом, крякнула, и, поднявшись над смятенной толпой больных, усталых старух, возгласила:

— Не тратьте деньги на прыщи — И полетела, сначала плавно покачиваясь, потом быстро набирая скорость.

— В Африку, — сказала Полечка.

А Коля-Колбаса сказал:

— Крутая старуха.

Полечка подбоченилась, подняла подбородок и сообщила:

— Она мне как бабушка.

Дома Полечка домыла посуду, убрала все и подтерла пол. Она все думала о тете Шуре. Вот тетя Шура летит над лесами и над деревнями, и деревенские люди-крестьяне кричат: Смотрите, старуха летит. Наверное, к Богу в рай

Тут мимо Полечкиного окна пролетела старушка с ридикюлем. Полечка к окну подбежала. В Микстуру уже стояли две очереди: одни старушки — на отлет, другие — на лечение.

Ассистент Мухомора Коля-Колбаса едва успевал подавать лекарства и складывать деньги в рюкзак. А неподалеку ходил абрикос по имени Гавриил. Косо на них посматривал. Может быть, он улететь хочет? — подумала Полечка. — Наверное, ему надоело жульничать в Санкт-Петербурге. Прилетит к себе в город Поти. Поступит в медицинский институт. Станет хорошим кавказским врачом. Им сейчас врачи нужны. У них по всему Кавказу воюют и дерутся. Тут она о Ваське-Вепре подумала. Оладьи ему отнесу. Но с чем он их любит? Может быть, с кнопками?

Кто любит оладьи с маслом,
Кто любит оладьи с маком,
Кто любит оладьи со сковородки, —
А Васька любит со сковородкой.

Кто-то за окном свистнул. Это меня, — подумала Полечка и высунулась в окно. Внизу стоял поросенок Васька-Вепрь, подмигивал ей таинственно, дергал головой — звал на улицу.

Микстуры уже не было возле церкви, только мусор.

Полечка побежала к двери, но вернулась, положила в пакет оладьи, сняла со стены тяжелую мельхиоровую поварешку, еще прабабушкину. По телевизору говорили, что девушкам (а значит, и девочкам) надо бы гулять с револьвером, газовым баллоном и приемом карате. Прием Полечка начала уже осваивать — мама ей показала. У мамы даже бицепсы были.

Васька-Вепрь оладьи проглотил, не заметив даже, что они с мармеладом.

— Побежали, — сказал. — А поварешка зачем?

— Для боевой обороны.

— Со мной тебе бояться некого.

— А куда мы бежим?

Васька объяснил Полечке, что абрикос Гавриил с ножиком пошел за исцелительным кооперативом Микстура.

— Деньги отнимать будет, — сказал Васька-Вепрь. Они прибавили шагу.

Мухомор жил на Старой Парковой в доме угрозы номер четыре. Из этого дома всех выселили, а Мухомор вселился.

Когда Полечка и поросенок подбежали к пустому заброшенному дому номер четыре, в подворотне мелькнула согнутая спина абрикоса. Он крался. Полечка и поросенок потихоньку вошли вслед за ним в подворотню. А когда высунулись во двор, вот что увидели:

Старик Мухомор и Коля-Колбаса стояли, подняв руки вверх. Рюкзак с деньгами лежал на земле. Абрикос хищно тянулся к нему и говорил:

— Зарежу. Обоих двух зарежу. Как пошевелитесь, так и все. Кровь пущу. Нехорошо. Зачем старушек обманывали?…

— Ах ты паршивец — закричала Полечка и бросилась на абрикоса с поварешкой. — Ах ты разбойник

— Ай-ай, — сказал абрикос и головой покачал. — Такая хорошая маленькая девочка и такие некрасивые слова произносишь. Разве тебе мама не объясняла, что девочкам нельзя заходить в дома, поставленные на капитальный ремонт? Не объясняла, да? — Говоря это, абрикос Гавриил взял с земли рюкзак с деньгами и хотел было броситься наутек, но тут из подворотни, как розовая торпеда, вылетел Васька-Вепрь. Ударил головой и передними ногами абрикосу в грудь. Абрикос упал на кучу битого кирпича и закопченой штукатурки.

— Зарежу — закричал он. — Всех зарежу

Васька-Вепрь выхватил из его руки нож, съел его и сказал:

— Гавриил, кусаю.

Абрикос перевернулся через голову, вскочил и бросился в подворотню, вопя: Дискриминация Национальный вопрос

Васька огляделся по сторонам.

— Полечка, а эти где?

— Смылись. Подхватили рюкзак и смылись.

— Даже спасибо за спасение не сказали. — Поросенок Васька-Вепрь печально хрюкнул. — Эх, Полечка, нету еще у нас культуры в такого рода делах.

— Нету, — согласилась Полечка.

Полечка погуляла с Васькой-Вепрем вокруг лужи. Сквозь запах бензиновой гари пробивался какой-то незнакомый Полечке чудесный аромат. Он был непохож на запах духов Верочки Стрекозухиной Заря любви. Он был другой, очень свежий. Так пахнут феи, — подумала Полечка.

Тут на хорошей скорости в лужу влетел грузовик черного цвета. Подпрыгнул на стыках бетонных плит, да так высоко, что из него вывалились два ящика с надписью Осторожно — взрывчатка Это был тот самый случай, когда плохое качество взрывчатки спасло старинный парк, десять различных зданий, девочку Полечку, поросенка Ваську-Вепря и большой кусок международной трассы Санкт-Петербург — Париж.

Полечка стряхнула брызги с платья, прочитала надпись на ящиках и сказала Ваське:

— Ты эти ящики не трогай — жажахнет. А я побегу. Позвоню в милицию. 01 или 02?

— 01 пожарная часть. Милиция 02, — подсказал ей Васька-Вепрь.

У парадной Полечку поджидал насупленный Коля-Колбаса.

— Полечка, — сказал он. — Подожди…

Полечка только рукой махнула и помчалась по лестнице к себе на третий этаж. Коля-Колбаса за ней.

Полечка влетела в квартиру — и на телефон. Набрала 02. Коля-Колбаса пыхтел рядом.

— Милиция? — спросила Полечка.

— Милиция, — ответила милиция.

Тут в телефоне образовался третий голос.

— Полечка Это я, мама. Я из Курска.

— При чем тут Курск? — сказала милиция.

— Два ящика взрывчатки вывалились из машины в лужу. Прямо у меня под носом, — закричала Полечка. — Мама, как ты там, в Курске?

— Какая взрывчатка? — закричала мама.

— Курск, не мешайте, — сказала милиция. — Девочка, где, ты говоришь, взрывчатка?

— У нас на Новой Парковой в луже. Выпала из машины. В черных ящиках. Меня всю обрызгало.

— Какая взрывчатка? — еще громче закричала мама в Курске. — Полечка, что ты там городишь?

— Нормальная взрывчатка. Тринитроэтилтротилтолуол. Я едва прочитала — язык свернешь.

Мама сказала: Ах. Послышался звук падающего тела. Милиция вздохнула сочувственно.

— Девочка, объясни толком, где взрывчатка. Курск, кажется, отпал.

Полечка все объяснила. Повесила трубку. Сказала Коле-Колбасе:

— Мама упала в обморок. Наверное, питается как попало. Ты что-то хотел спросить?

— Нет, я хотел сказать спасибо от меня и от Мухомора. Ты не думай, я не трус, просто мне нельзя умирать — у меня цель. Я, понимаешь, хочу денег заработать — сто миллионов. Хочу школу построить. Не могу я, понимаешь, нашу школу видеть… Я хочу, Полечка, чтобы в школе были ковры и вода с сиропом на всех этажах. Я отличником хочу быть… — Коля-Колбаса сгорбился, наверное, от такой длинной речи и пошел зарабатывать сто миллионов.

Полечка закрыла за ним дверь. Попыталась думать сразу в трех направлениях: о Коле-Колбасе, как он проворачивает финансовые операции, о маме, как она приходит в себя после обморока, о милиции, как они подбегают к черным ящикам, которые в луже…

— Ой — воскликнула Полечка. — Там машины мчатся. Они же не смотрят. Могут на ящики налететь…

Полечка подбежала к окну. Лужу оцепила милиция. А четыре солдата, специальные саперы, выносили из лужи ящики со взрывчаткой. Солдаты двигались осторожно. Они, наверное, боялись. А впереди них шел Васька-Вепрь, нес красный флажок в зубах. Он не боялся. Милиция кричала:

— Расходитесь, расходитесь Прячьтесь

На улице стояли три очереди: в кооператив Микстура (на завтра), за дешевыми курами (на сегодня) и за сахаром (на немедленно). Они и не подумали расходиться — просто легли на асфальт и головы кошелками прикрыли.

А Полечка побежала спросить Ваську-Вепря, что это он из себя героя изображает? А если жажахнет? Как же она тогда будет — совсем одна.

Про девочек

Коля-Колбаса девочек не признавал. Не считал за людей. Это, — говорил он — такая фаза развития, вроде головастиков. Подрастут, станут девушками — тогда конечно.

Девушки Коле-Колбасе нравились. Особенно красивые.

Полечку Коля-Колбаса и за девочку не считал. Помещал ее в мир растений между ландышами и цветами брусники.

Однажды

Из парка вышел рыжий конь с белым хвостом. Весь в утренней росе. Он сказал Ваське-Вепрю:

— Я рыжий конь с белым хвостом.

— А я Васька-Вепрь, — сказал Васька-Вепрь. Он пил воду из лужи.

-А я умею говорить по-нидерландски, — сказал конь.

— А я Васька-Вепрь, — сказал Васька.

— А я умею летать, — сказал конь.

— Ну так скатертью дорога, — сказал Васька.

Конь улетел.

Подумаешь, — сказал Васька. Тоже подпрыгнул и тоже полетел. Они летели в одну сторону. Все, кто умеет летать не будучи ни птицами, ни летучими мышами, ни надувными шариками, летят в одну сторону.

Дорожка, ведущая к церковному крыльцу, была вымощена камнями. Однажды Полечка бежала по ней, споткнулась и упала.

— Камни — сказала она. — По-моему, их нужно спасать, иначе их разворуют.

На улице копали траншею для прокладки труб. Васька-Вепрь упал туда в темноте. И подумал: Нужно составить план подвигов.

Чтобы каждый день запомнился — нужна большая голова.

Про Лялю

Ляля был мальчик. Жил он в доме номер два по Новой Парковой улице, прямо напротив Полечки, на седьмом этаже.

Лялина мама ушла в универсам за хлебом. Если бы Ляля умел говорить, он сказал бы ей: Да ну его — очереди стоять — с оладьями пообедаем. Но Ляля умел говорить только Ба и Ма. Было ему отроду один год и один месяц. Когда мама побежала в очередь за хлебом, Ляля спал, но тотчас проснулся — может быть, отсутствие мамы разбудило его. Ляля погулял по комнате. Поел немного теплого варенья в кухне. Немного повоевал с осами, обсевшими таз с вареньем. Сказал Ба и увидел бабочку, залетевшую с улицы. Бабочка была красно-оранжевая с коричневой каемочкой. Ляля принялся за ней ходить. Бабочка села на тюлевую занавеску. Ляле захотелось ее поймать. Погладить. Он придвинул к окну табуретку. К табуретке приставил маленькую скамеечку. Сказал Ба и залез на подоконник.

Бабочка вспорхнула с занавески, села Ляле на голову и пока Ляля говорил ей: Ба, она слетела с его головы и упорхнула на улицу. Ляля встал во весь рост, покачнулся и шагнул за ней.

Тут его и увидела Полечка. Она шла с Васькой-Вепрем и ругала его за героизм, который называла ложным.

— Ой — вскрикнула Полечка и рванулась вверх.

Поросенок Васька-Вепрь тоже рванулся. Он и поймал Лялю за рубашонку, поскольку Полечка от своей поспешности и от испуга промахнулась.

Поставили они Лялю на тротуар, а сами так тяжело дышат, что даже кашляют. В этот момент на улице как раз никого не было. Случается так: то убегут люди с улицы, то набегут.

Когда Полечка и поросенок Васька отдышались, Ляля заявил им строго: Ба — ба… И закричал, поднимаясь на цыпочки и ухватив Ваську за ухо: Ма

На улице появилась его мама с черным хлебом и белым батоном. Увидев своего сына на тротуаре, она завизжала и выронила батон.

Васька батон съел.

Лялина мама завизжала еще громче, схватила Лялю на руки и выронила хлеб.

Васька хлеб съел.

Тут набежал народ. Даже участковый милиционер лейтенант Туча.

— Что случилось? — все спрашивали. — В чем дело?

— Они ребенка моего украли, — плакала Лялина мама. — Я за хлебом побежала, они и украли. Воры-хулиганы.

Тут из толпы вышла Верочка Стрекозухина.

— Вы ошибаетесь, — сказала она. — Не может такого быть. Полечка в высшей степени честная и замечательная девочка.

Пораженная красотой Верочки Стрекозухиной Лялина мама смутилась.

— Но как Ляля тут оказался? — спросила она.

— Как? — спросила и вся толпа жадным голосом.

Полечка и Васька-Вепрь потупились — как объяснить этот случай толпе? Ляля же уставился на милиционера Тучу радостными глазами и совершенно отчетливо произнес:

— Я ловил бабочку и выпал из окна.

— А мы его поймали, — сказала Полечка.

— На лету, — пояснил Васька-Вепрь. — Нам это хоть бы хны.

— Не поверю, — сказал лейтенант Туча. — Поросята не летают.

— А лейтенанты? — спросил его поросенок.

Милиционер хотел ответить что-то категорическое, но Полечка и Васька-Вепрь вперили в него глаза, пробормотали Кварцер-варцер…, и он взлетел над толпой. Полетал немного, вцепившись в свою милиционерскую сумку, и оказался на пятом этаже на балконе рядом с молодой женщиной Нонной, которая загорала.

— Какой сюрприз, — сказала Нонна. — Парадоксальное время. Сильная солнечная активность. Протуберанцы. Когда я занималась прыжками в воду, я тоже летала. Хотите, я вам покажу фотоснимки.

Лейтенант Туча попросил у Нонны воды. Она напоила его чаем и все-таки показала ему фотоснимки — как она прыгает с трамплина.

А Полечка и поросенок Васька-Вепрь перешли Старую Церковную и остановились у Полечкиной парадной.

— Ты домой, да? — сказал Васька-Вепрь Полечке. — Потом приходи в парк. Нужно посоветоваться. Захвати консервную баночку, если есть. Давно не лакомился.

Тут нужно сказать, что в поисках вкусной железной пищи Васька-Вепрь в парке весь мусор убрал. Об этом никто не сообщал ни в газету, ни лейтенанту Туче.

А вот о том, что Васька-Вепрь хрюкнул раз-другой на какую-нибудь даму с батоном — это пожалуйста: и письменно, и устно, и по телефону, и не один раз, а изо дня в день.

Полечка домой торопилась — думала, мама позвонит из Курска. Пройдет у нее обморок, и она позвонит.

Мама позвонила как только Полечка вошла домой.

— Как там взрывчатка? — спросила она очень громко.

— Порядок. Уже увезли.

— Я тебе запрещаю — закричала мама. И вдруг заплакала. Поплакав, сказала: — А я сейчас уезжаю на полигон. Понимаешь, испытание по теме. Оттуда не позвонишь. Я еще задержусь в Курске на день-два. Надо, доченька. Ты продержишься? Тетя Шура тебе котлеток нажарит.

— Тетя Шура улетела в Сочи, — сказала Полечка.

— Как улетела?

— Плавно. Как большая старинная птица.

Курск прерывисто загудел, похоже его одолела икота. Полечка осторожно положила трубку.

Они очень скучала без мамы. Ей даже мысль пришла в голову — все белье выстирать. Она включила телевизор, чтобы отвлечься от этой мысли. Телевизор молчал.

— Молчишь, Суперлоб? — сказала Полечка. — Выяснил про Кащея Бессмертного?

— Выяснил. Это голод.

— А как же утка? А в утке яйцо. А в яйце иголка.

— Где утка сидит?

— На дубу.

— Утки на дубу не сидят, у них для этого лапки не приспособлены. Нужно кумекать. То есть — думать… Головой…

— А яйцо?

— Яйцо — это истина. Центр смысла. А что в нем?

— Иголка. Ее нужно сломать. Зачем иголку ломать?

— Не зачем, а как. Нужно столько всего нашить и рубах, и платьев, и распашонок, чтобы иголка совсем иступилась бы, сломалась как инструмент. Поняла? Кащея Бессмертного победить могут только Разум и Труд. Разум и Труд все перетрут.

— А-а… — сказала Полечка. — И ни капельки чуда?

— Этого я не знаю. Подпаяю еще две схемочки. Может, и раскумекаю.

— Суперлоб, ты, может, чего-нибудь хочешь? Мармеладу? Меди? Молибдену? У Васьки-Вепря молибден есть. Из машины выпал в лужу.

— Не нужно, — сказал Суперлоб. — В телевизоре всего с избытком. Иди гуляй.

В парке на центральной аллее Васька-Вепрь гулял одинокий.

— Консервную баночку не принесла? — спросил он.

— Так нету же, — ответила Полечка.

Васька отвернулся.

— Полечка, мне надо уходить. Иначе я пропаду. Взрослый поросенок — это свинья, а я не хочу. Может, в цирк податься, Я же способный. В цирке верблюды и свиньи, и попугаи. Представляешь, афиша: Чемпион Василий Вепрев. Пожирание зенитной пушки.

Полечка толкнула его коленом.

— Смотри, Верочка Стрекозухина. Что-то она в библиотеке совсем не сидит.

— Может, повысили?

По центральной аллее навстречу им шла Вера Павловна. Вокруг нее завихривался легкий ветер. Полечка и Васька-Вепрь спрятались за дерево: они решили выскочить и Верочку напугать. Но тут заметили они за соседней толстой липой тень, шевеление. Пригляделись и различили абрикоса Гавриила. Этот абрикос, пока Полечка и Васька-Вепрь пытались сообразить зачем он за деревом прячется, вышел из аллеи прямо перед библиотекаршей и сказал:

— Ай-ай, такой красивый девушка и такой бледный. — И загородил Верочке дорогу.

— Побледнеешь, когда вокруг никого нет, — сказала Верочка. — Отойди, кричать буду.

— Зачем кричать? — абрикос нахально усмехнулся. — В Кавказский ресторан пойдем. Пить будем. Гулять будем. Сациви кушать будем. Шашлык-машлык… — Абрикос достал из кармана толстый бумажник с деньгами, обнял Верочку за талию и вдруг закричал: — Караул

Дело в том, что Васька-Вепрь подошел к нему сзади, взял у него из рук бумажник и немедленно съел.

— Деньги — кричал абрикос. — Ой, мои денежки, деньжонки…

Тут с боковой стороны аллеи вышли лейтенант Туча и физкультурница Нонна.

— В чем дело? — спросил лейтенант.

— Деньги отняли — аферисты — Абрикос ткнул пальцем в Веру Павловну, Полечку и Ваську-Вепря. — У них все подстроено. Одна завлекает, другие грабят.

— Кто видал деньги? — спросил лейтенант Туча, полагая, что ни Полечка, ни Верочка ограбить абрикоса не могли.

— Я не видела, — сказала Вера Павловна Стрекозухина. — Я от него отбивалась. Негодяй.

— Я не видела, — сказала Полечка. — Я ослепла от возмущения.

— И я не знаю, — сказал Васька-Вепрь. — Я съел какую-то гадость. Ужасная дрянь… — Васька-Вепрь вдруг упал на колени. — Тошнит, — прошептал он.

Ваську вытошнило деньгами: сотнями, пятисотками, тысячарублевками.

— Умираю, — стонал Васька-Вепрь. — Ничего поганее не едал.

Абрикос Гавриил кричал, как безумный:

— Деньги Денежки Тысчонки Деньги, выскочившие из Васькиного брюха, на глазах выцветали, морщились, покрывались дырками.

— Действие желудочного сока, — сказала физкультурница Нонна. — У поросят очень сильный желудочный сок. Сильнее только у кита.

Лейтенант Туча Ваську-Вепря арестовал, надел на него наручники. Верочка Стрекозухина сказала в участке:

— И это милиция Хулигана-наглеца не трогают, на поросенка же, заступившегося за женщину в глухом саду, надевают оковы. Позор

— Ваш поросенок деньги сожрал.

— Он глупый. Он не знает, что деньги бывают грязными. Я вас прошу — отпустите его.

Полечка за Ваську просила. Нонна просила. Лейтенант Туча был непреклонен.

Абрикос вертелся в участке и все кричал:

— Расстрелять его Гранатой его

— Вас нужно посадить вместе с ним, — сказал лейтенант Туча. — Пожалуй, я так и сделаю.

— За что? Я пострадавший. Имею право. — Абрикос надел кепку и тут же из участка удрал.

Васька выглядел плохо. Глаза у него закатывались.

— Дайте мне молока, — попросил он.

Молока ему не дали, и Полечка побежала домой собирать ему передачу.

Полечка положила в полиэтиленовый пакет две морковки, батон, карамель Ягодный пунш и банку зеленого горошка. Нетрудно понять, что зеленый горошек был для Васьки-Вепря особым лакомством — он ел его вместе с банкой.

Когда Полечка вернулась к участку, лейтенант Туча стоял на крыльце. Курил.

— Ты зачем? — спросил он.

— Ваське поесть принесла.

— На твоего Ваську много жалоб. Особенно от старых петербуржцев и лиц кавказской национальности. Полечка протянула лейтенанту пакет.

— Передайте, пожалуйста.

— Сама отнеси. — Лейтенант Туча повел Полечку внутрь участка. В коридоре толпились и жевали резинку какие-то молоденькие милиционерчики. А старый милиционер подтирал шваброй пол и ворчал, грозно на них взглядывая: Жуют, жуют. И что жуют?

— Ты куда? — спросил он у Полечки.

— Тут в застенке мой друг — узник совести Васька-Вепрь, — сказала Полечка, приподняв подбородок.

— Поросенку передачу, — объяснил лейтенант Туча. И попросил: — Открой, пожалуйста, камеру. Пусть посмотрит, в какой чистоте у нас задержанные содержатся.

Старый милиционер отомкнул замок длиннющим ключом. Открыл камеру и театрально так пригласил Полечку заглянуть.

Камера была небольшая, очень чистенькая. Но Васьки-Вепря в ней не было.

— А где ты?… — спросила Полечка.

— Побег — громко выкрикнул лейтенант Туча.

Тут все ввалились в камеру, и молодые милиционерчики тоже. Окно было открыто. А решетка…

— Где решетка? — спросил лейтенант Туча, Полечка в ладошки захлопала — она-то поняла — где решетка.

— Васька-Вепрь ее съел, — сказала она. — Васька сегодня почти не завтракал.

Молодые милиционеры перестали жевать жвачку. Некоторые даже подавились ею, пришлось шлепать их по спине.

— Так, — сказал лейтенант Туча. — За съеденную решетку у нас по головке не погладят.

— Каюк, — сказали молодые милиционерчики и снова принялись жевать свою жвачку. А старый милиционер проворчал:

— Вы бы помалкивали. Каюк Нету такой статьи.

Лейтенант Туча выпятил грудь, ремень поправил и скомандовал:

— Курсанты милицейской школы, стройся. Пойдем на операцию по поимке злостного нарушителя порядка и дисциплины Васьки-Вепря. В старинный парк. Имейте ввиду — по одному на Ваську набрасываться нельзя, только кучей…

Что дальше говорил лейтенант, Полечка не слышала, она мчалась в парк. Она-то знала, где Васька no-обыкновению прячется.

В парке, за кустами барбариса, на солнечной поляночке, лежал Васька-Вепрь. Полечка с разбегу шлепнулась на землю рядом с ним.

— Лежишь? — спросила она.

— Лежу.

— Они тебя сейчас схватят.

— Эх, — сказал Васька-Вепрь. — Значит, у поросенка одна только дорога, как ни крути, как ни верти — на ветчину.

— Я тебе поесть принесла, — сказала Полечка

Васька-Вепрь равнодушно съел хлеб белый и конфеты-карамель, и морковки. Но банка зеленого горошка его оживила.

— Эх, — сказал он. — Какой хороший был сегодня денек все же.

Мимо них пробежали дети.

— Милиция, — сказали они. — Кого-то ловят. Наверное, абрикоса кавказской национальности.

Полечка выглянула из-за куста. По парку, растянувшись цепью, шли курсанты. Полечка глянула на Ваську и вдруг поняла — что ей надо делать.

— Встань, — сказала она. А когда Васька встал, принялась колдовать. Сказала первую волшебную фразу: Колдуй баба, колдуй дед. Потом сказала вторую колдовскую фразу: Кварцер-варцер… А потом шепотом скомандовала: Стань, поросенок Васька-Вепрь, курсантом школы милиции Василием Вепревым.

Тут ее глаза закрылись на одну секунду сами собой, а когда открылись, то стоял перед ней курсант Вепрев. Подбородок у него был выпирающий, глаза решительные, а на лбу морщинка суровая.

На полянку вышли молоденькие милиционерчики и сержант, который был среди них, сказал:

— Курсант Вепрев, ты почему это впереди всех оказался?

— Сестренку увидел, — сказал Василий Вепрев. — Полечку. Она у меня теперь почти совсем сирота. Мне же некогда ее навещать. И заступиться за нее будет некому.

Сержант с ним не согласился.

— Курсант Вепрев, ты позабыл про нашу крепкую милицейскую дружбу. Мы все к твоей сестренке на помощь придем. Мы, если ей надо, у нее в квартире ремонт сделаем. А теперь вперед. Поймать нарушителя наша задача. Кто нарушитель? — спросил он строго.

Курсанты ответили дружно:

— Абрикос Гавриил.

Они пошли вперед, а Полечка, оставшись одна, всхлипнула. Превратить колдовским способом поросенка в молодого милиционера оказалось совсем нетрудно, можно сказать, что это было самое простое колдовство. Правда, Полечка очень устала и чувствовала себя такой одинокой, словно ее мама решила навсегда остаться в городе Курске.

Я Ваську навещать буду, — подумала Полечка. — Буду на родительские собрания к нему ходить. А если двойку получит, я его, конечно, пожурю, но не сильно. Конфетку принесу. Только бы он не начал курить.

— Суперлоб, — сказала Полечка, войдя в комнату. — Ты не можешь напаять себе руку?

— Зачем? — спросил Суперлоб.

— Погладил бы меня по голове…

Суперлоб промолчал. Он, конечно, был еще не готов к такому повороту.

— Ты не хочешь сказать мне ласковым голосом: Полечка, родная, не печалься?

Суперлоб опять промолчал.

Он не понимал, что означает слово родная и почему его нужно произносить ласковым голосом.

СКАЗКА ТРЕТЬЯ. Полечка и герань

Полечка спала. Во сне видела поезд. Паровоз старинный. С дымом. Одно колесо у паровоза поменьше других. Крутится оно в воздухе, не задевая рельсов. Короче говоря — бесполезное колесо. Не понравилось это Полечке. Перевернулась она на другой бок. Увидела во сне поезд. Паровоз старинный. С дымом. И одно колесо у паровоза побольше других. Работает оно изо всех сил, а остальные колеса, что рядом с ним, просто так висят. Паровоз из-за этого норовит с рельсов сойти.

Непорядок — говорит Полечка во сне. — Дайте красный сигнал. Сначала паровоз почините, а потом… А что потом?

Полечка проснулась. Вскочила на ноги. Было три часа утра. Полечка оделась, чтобы идти.

— Ты куда? — сказал Суперлоб. — Маленьким девочкам нельзя гулять по ночам.

— Большим девочкам тоже нельзя. Но если услышишь зов…

Полечка тихо закрыла дверь и очень тихо, едва дыша, побежала по лестнице. Колдуньи обожают двигаться тихо — перемещаться едва дыша.

Полечка остановилась у лужи. Там стоял Коля-Колбаса с канистрой в руках. Еще две канистры лежали у его ног.

— Я за водой пришел, — сказал он. — А ты?

— Я по тревоге.

Коля-Колбаса посмотрел на нее, плечами пожал.

— Видела, народищу в Микстуру стоит. На миллион. Сейчас зачерпну водички, у этого берега желтенькой, у того берега голубенькой… А завтра им с уважением: Плиз, гран бабульхен…

— Коля плюхнул канистру в лужу и тут же закричал дико:

— Ой Ой Черт возьми Вот, зараза, током долбанула

Коля-Колбаса был грубый — употреблял некультурные слова. Полечка оттолкнула его от лужи.

— А лужа вдруг засветилась. Многими зелеными огоньками. Огоньки возникли на ее черном дне, шевельнулись и поплыли вверх. Наверное, так выглядит расплавленное стекло, — подумала Полечка. — Видела бы тетя Шура.

Огоньки всплыли — лужа проросла тихими круглолистиковыми растениями. На каждом из них распустился рыжий цветок.

Откуда они? — подумала Полечка. — Здесь же густой химизм и амбре. Вспомнив странные зерна, которые она рассыпала, поскользнувшись на арбузной корке, Полечка подумала, помигала и сказала следующие слова:

— Машины скоро помчатся. Они раздавят эти цветы. Их нужно немедленно пересадить. Коля-Колбаса, ты мне поможешь?

Коля посмотрел на нее, как всегда смотрел — как на дурочку.

Тут у лужи остановился автомобиль Тойота. Из него вышла Вера Павловна Стрекозухина и высокий моряк.

— Черт возьми, — сказал высокий моряк. — Почему-то заглох японский мотор.

Полечка объяснила им:

— Потому что цветы. Не поедете же вы по цветам. Верочка Стрекозухина всплеснула руками:

— Чудо Прелесть какая

— Я сейчас, — сказал высокий моряк. Он шагнул в лужу, чтобы нарвать Верочке букет, протянул руки к цветам и упал.

Коля-Колбаса хихикнул.

— Они его электричеством долбанули. Как и меня. Я только водички хотел набрать. — Коля ухватил моряка за руку и потянул на берег. — Помогите тянуть, а то его еще раз долбанет. Цветочки, небось, по сто рублей штука.

— Вера Павловна, — сказала Полечка, когда они вытащили высокого моряка из воды. — Нам нужно осторожно пересадить цветы в грунт. Нас они не долбанут. У вашего знакомого моряка в машине есть лопата?

— Есть, — сказал моряк, поднимаясь.

Полечка уговорила некоторых старушек, с вечера занявших очередь в кооператив Микстура, носить цветы на пересадку. Верочка Стрекозухина сбросила туфли на высоком каблуке.

И принялись они за работу.

Верочка Стрекозухина и Полечка подавали старушкам цветы. Вода в луже была теплая и щекочущая. Старушки носили цветы в парк, где моряк вскапывал клумбу. Осторожно сажали цветы в грунт, называя их почему-то геранью. Коля-Колбаса поливал их водой из лужи.

— Какая же это герань, — усомнилась Полечка. — Герань бывает красных тонов, а эти цветы рыжие. Как ноготки.

— То-то и оно, — ответили ей старушки уклончиво.

Что герань эта волшебная, каждому было ясно. Даже Коле-Колбасе и высокому моряку.

Когда уже все цветы пересадили, Полечка вдруг попросила:

— Можно мне цветочек домой? А то я все одна да одна.

В тишине раздался шепот.

— Один нельзя. Возьми два. Но это все. Не обессудьте…

Полечка сбегала к мусорной куче, где Васька-Вепрь лакомился консервными банками и прочим ржавым железом. Там лежал горшок цветочный — неразбитый.

Старушка — самая худенькая — посадила ей в горшок два цветка, они сами Полечке в руки залезли, как котята. Полечка полила их осторожненько.

А старушка заплакала — она стояла в очереди на отлет и не надеялась долететь.

Запах над клумбой был прекрасно-печальный.

Моряк завел автомобиль.

Верочка Стрекозухина надела свои красивые туфли на высоком каблуке, поцеловала Полечку, и они укатили. Старушки ушли стоять в очереди. У них у каждой на ладони был номер и чья-то подпись. А Полечка и Коля-Колбаса поплелись домой. Коля нес на спине три канистры с водой, связанные веревкой. Он все-таки водицы добыл. Коля был очень доволен.

Проходя мимо телефона-автомата, Полечка подняла трубку, просто так, чтобы послушать гудки. И вдруг услышала:

— Полечка, я тебя разбудила? — голос мамин.

— Нет, — сказала Полечка. — Я тут хожу…

— А взрывчатка?

— Взрывчатка была вчера. Сейчас волшебная герань.

Мама в Курске тоненько всхлипнула. Но что поделаешь, исследования и эксперименты не позволяли ей выехать к дочке.

— Я звонила тете Шуре. Она придет котлеток тебе нажарит.

Полечка спала. Дети любят поспать, если ночью они колдовали, искали клады, пересаживали герань. Их не нужно будить — пусть поспят.

Именно так думала тетя Шура. Она уже приготовила фарш для котлет, почистила картошку и теперь сидела у окна, ожидая пока Полечка проснется.

Можно сказать: На обед у нас картошка с котлетами. Можно сказать иначе: На обед у нас котлеты с отварной картошкой.

К окну подлетали старушки, помогавшие Полечке пересаживать. Они спрашивали: Спит?, и говорили: Пускай поспит. Мы попрощаться, пожелать ей счастья.

— Что вкуснее, — спрашивала их тетя Шура, — картошка с котлетами или котлеты с картошкой?

— Котлеты с картошкой, — говорили старушки, глотая слюни.

Тетя Шура давала им наставления:

— Высоко не стремитесь — холодно. По-над землей — сыро. Опасайтесь проводов и труб. Главное: микстура в оба конца не тянет. Я домой Аэрофлотом летела. Теперь отдохну и махну в Грецию. У меня бабушка была гречанка. Агриппина. Голубого возьму с собой побольше на обратный ход…

Так, сидя у окна и мечтая о греческом острове Икария, тетя Шура увидела, как лужа и ее берега бесшумно подпрыгнули, вертясь и дробясь, разлетелись разноцветными брызгами — очень красиво и жутко. Если бы грохнуло, было бы проще, понятнее и не так цепеняще.

— Это взрыв? — спросила тетя Шура шепотом, обращаясь к себе самой.

— Взрыв, — ответил ей также шепотом кто-то, может быть, она сама.

— Но почему без грохота? — спросила опять тетя Шура.

— Чтобы не разбудить Полечку.

Но Полечка уже проснулась.

После котлет, очень вкусных, Полечка побежала полюбоваться цветами.

На месте лужи была воронка. На дне журчал фонтанчик. Вот почему тут лужа не высыхала, — подумала Полечка, — тут водопровод давнишний, лопнувший. Наверное, при царе строили. А может, и до царя — при княгине Ольге.

Бетонные плиты, брошенные в лужу для укрепления дна, теперь были аккуратно сложены на дороге силой взрыва. Старинные кованые створки ворот прислонены к чугунным столбам.

Взрыв был странный. Если бы с грохотом, народу бы набежало — тысячи. По радио передали бы. По телевидению. Эстония ноту послала бы в ООН. А тихий взрыв почти никто не заметил. Очередь за сахаром как стояла, так и стоит. Старушки у кооператива Микстура взволнованно дышали, закатывали глаза, складывали губы для иностранного произношения — это, которые на отлет. Которые на лечение, стояли сурово, словно держали боевой рубеж. Ни Мухомора, ни Колбасы еще не было.

Воскресенье Машины этой дорогой в воскресенье не ездили. Лишь одна остановилась, едучи на поля. Именно из-за нее и произошел взрыв — такая она была грязная, в мазуте, в химикалиях для урожая. Наверное, лужа не выдержала.

Полечка стояла на краю воронки. Вежливый старичок подошел к ней. Сказал:

— Полечка, это ты? Позвонить надо бы, чтоб ограждение поставили. Воскресенье — люди пиво пьют. Могут упасть…

Полечке почему-то не захотелось разговаривать с вежливым старичком…

В парке было пусто. Может быть, велосипедные гонки ожидаются, — подумала Полечка. В парке было подметено: Наверное, международные. Русско-французско-норвежские.

Запах цветов был сух и хрустящ. Он слышался издалека. Но когда Полечка подошла поближе, он изменился, стал радостным и шелковистым.

— Это они улыбаются тебе, — сказал Коля-Колбаса, он у клумбы лежал на дорожке. — Я их раскусил. Видишь, в парке пустынно. Это они — ультразвуком.

— А ты почему тут лежишь?

— Парализовало. Я, понимаешь, подумал: может быть, согласятся по сто рублей штука. В хорошие руки…

— Отпустите его, — попросила Полечка. — Он хоть и жадный, но не очень вредный. А ты, Коля-Колбаса, их не трогай.

— Тронешь их, — проворчал Коля, поднимаясь. — Ну, будь здорова, меня очередь ждет.

Полечка посмотрела ему в спину, хотела сказать: Козел, но не стала связываться. Она долго сидела возле клумбы, дышала ароматом цветов и вспоминала о своем друге поросенке, Ваське-Вепре. Пора домой, — говорила она и опять сидела. Лишь на пятом Пора домой она встала и пошла все-таки.

Вокруг воронки стояло оцепление из курсантов школы милиции. Полечка спросила у одного веснушчатого:

— Где Вася Вепрев?

— Курсант Вепрев сегодня в наряде на кухне. Чистит картошку.

— Это хорошо, — сказала Полечка. — Пусть чистит.

Полечка видела в окно — как водолаз с кувалдой погружался на дно воронки, а водолаз с ножовкой поднимался со дна. Воронка была полна чистой воды с пузырьками, как в бутылке с нарзаном. На краю воронки лежал водолазный инструмент: лом, рашпиль, зубило, клещи, домкрат, коловорот, динамит… Все говорило о том, что с лужей на дороге Санкт-Петербург — Париж решили покончить в конце концов. Тут она и услышала звонок. Бросилась к телефону, думала мама. Сняла трубку — длинные гудки гудят. А звонок звонит.

Полечка сообразила, что звонят в дверь.

— Кто там? — спросила она.

— Папа, — сказали за дверью.

— Пожалуйста, скажите еще раз, — попросила Полечка недоверчивым голосом.

— Я твой папа, — сказали за дверью. — Просто я пил холодное пиво. Наверное, охрип. Твой родной папа. Аркадий Игоревич. Как не стыдно не узнавать папу. — Полечкин папа даже пропел что-то.

— Я тебя уже и без пенья узнала — крикнула Полечка, открывая дверь. — Ты очень давно не приходил.

Ее папа был очень высоким и когда целовал Полечку, то садился на корточки.

— Ты выросла, — сказал он. — И очень похорошела. А где мама?

— Мама в Курске.

— Можно, я сыграю тебе кусочек из своей новой оперы? Я хотел сыграть маме, но она в Курске. Тем лучше — я сыграю тебе.

У Полечки почему-то очень сильно защипало в глазах, защекотало в носу, она отвернулась и спросила:

— Можно, я буду умываться? У тебя опера громкая, я все услышу из ванной и разберу.

Папа пошел в Полечкину комнату, уселся за фортепиано, согнувшись в три погибели, и заиграл. Его легкие волосы летали вокруг головы, казалось, он вот-вот облысеет, как лысеют созревшие одуванчики. А Полечка мыла холодной водой глаза и нос. И нос у нее распухал, как от простуды.

Полечкин папа работал композитором, поэтому жил отдельно. В его квартире толпились певцы, поэты, кордебалет. Раньше папа приходил часто, но последнее время он сочинял оперу, чтобы прославиться, и не приходил совсем.

— Опера — это тебе не балдеж, — говорил папа, дергаясь всем телом. — В опере, когда поют — стоят. Не скачут, не наяривают.

— Когда скачут — это уже балет. — Папа поиграл немного в тревожном ключе. — Слышишь, птички щебечут в лесу? Но лесорубы уже наточили топоры. Мечтаю написать оперу без слов. Сегодня слова ничего не значат. Нужны выкрики. Куда ты, Ваня? Я в Париж Куда ты, Маня? Я за хлебом… Ой — закричал папа так громко и дико, что Полечка за него испугалась.

— Что с тобой? — спросила она.

— Электричеством долбануло. У тебя что, электрическое пианино?

— Нет, — сказала Полечка. — Ты же сам покупал. Может, ты сначала поешь? — Она придвинула к инструменту столик, поставила на него сковородку с котлетами, булку, масло, чашку.

— Мне кофе, — сказал папа и одну за другой съел пять котлет. — Ты уловила драму? Кто жарил котлеты?

— Тетя Шура.

— Я так и подумал. Твоя мать жарить котлеты не умеет. А где тетя Шура?

— Домой пошла. У нее от полетов голова болит.

Звонила мама. Из Курска. Когда она узнала, что у Полечки папа в гостях, закричала страстно:

— Он все котлеты съест Нет бы принести ребенку вкусненького

Мама в Курске бросила трубку. А папа сказал:

— Дочка, меня заклинило. Звук не светится. — Папа проиграл что-то суровое и заорал, причем шея у него сильно вытянулась, а уши сильно оттопырились: — Не рвите, парни, незабудок Не рвите, девки, лопухов — Он дернулся и замер с вытаращенными глазами, с перекошенным лицом.

— Опять ударило, — сказала Полечка. Она испугалась папиного устрашающего вида. Конечно, когда она проходила мимо пивного ларька, она еще и не такие страшные лица видела, и телевизор их много показывал. Но здесь было что-то другое. Даже цветы, те самые, из лужи, задрожали, как будто их подключили к воющему пылесосу. Но вот они перестали дрожать. Папино лицо разгладилось.

— Господи — сказал он и снова заорал: — Ой Камень-дерево погибло от победитовой пилы — Проиграл сложный пассаж, снова выкрикнул: — Ой — и опять лицо его перекосилось. Цветы на окне задрожали.

Полечка поняла, что тут все дело в звуках — папина музыка мешает чему-то очень тонкому, таинственному, связанному с цветами. Она опустила крышку фортепиано и заперла на ключ. Когда Полечка была поменьше, она часто закрывала инструмент на ключ и якобы теряла его, чтобы не играть. Папа хотел видеть Полечку музыкантшей, мама хотела видеть ее художницей, а Полечке нравилось колдовать. Она, например, сама догадалась, что значат колдовские слова: Еники, беники. Си колеса. Еники, беники. Ба Это означало, по ее мнению: Один, два. Начнем сначала. Один, два. Ты Но насколько же колдовской вариант и волшебная манера были красивее.

Когда цветы на окне перестали дрожать, а папино лицо разгладилось, он побарабанил пальцами по крышке, как по клавишам, и спросил:

— Ну, как?

— Сердце разрывается, — сказала Полечка. — Беги к себе — нельзя терять вдохновение. Я сделаю тебе бутерброд.

Полечка положила на булку две оставшиеся котлеты, завернула в шуршащую бумагу и сунула папе в карман пиджака.

— Я на тебя надеялся, — сказал папа. — Ты меня понимаешь. Может, даже ты одна меня понимаешь.

Папа поцеловал Полечку, для чего встал на колени.

Тут телевизор прорезался. Молчал-молчал и прорезался: Именно у нас в России зарождается сейчас новая криковая культура. Криковое изобразительное искусство. Криковая опера. Криковой балет…

— Ты не вслушивайся, — сказала Полечка папе. — Ты работай-знай. Разум и труд все перетрут.

Однажды

Однажды около универсама Полечка случайно подслушала разговор двух милиционеров.

— Нам велено повышать культуру, — сказал один.

— Какую? — спросил другой.

— А что, разве их две?

— Твой папа своей кошмарной музыкой сместил резонансные поля. Он халтурщик, — сказали цветы.

— Мама тоже говорит — халтурщик, — прошептала Полечка. — Я думаю, вы не правы. Он композитор настоящий, только плохо питается. Мама говорит, что он ставит ноты не на те линейки, что у него пустая голова. Но все это от сухомятки…

Полечкин папа на улице доел бутерброд с котлетами, помахал Полечке рукой, что-то пропел, выставил плечо вперед, хотел забраться в автобус и вдруг оцепенел. Автобус ушел без него.

В дверях библиотеки стояла Верочка Стрекозухина.

Полечкин папа подошел к ней и сказал (Полечка все услышала), громко так сказал и радостно:

— Вы — Вера Павловна. Моя дочка говорит, вы как заря над морем. Моя дочка Полечка.

— Чудесная девочка, — улыбнулась Вера Павловна.

— А я композитор, — представился Полечкин папа. — Сейчас пишу криковую оперу. Новое направление…

— Хотелось бы послушать. — Верочка Стрекозухина ослепительно улыбнулась папе.

— В смысле ознакомления можно у меня, — предложил папа.

Верочка улыбнулась папе еще лучезарнее.

— Колдуй баба, колдуй дед. Заколдованный секрет. Пусть Стрекозухинское лицо покроется бородавками, — хотела сказать Полечка колдовским голосом, но вовремя остановилась. Она Верочку все же очень любила.

— Суперлоб, ты узнал, кто Баба Яга?

— Весьма приблизительно, — ответил Суперлоб. — Сказочное понятие, не подчиненное логике. Известно, что она кричит и орет…

Полечкин папа за окном взял Веру Павловну под руку.

— Кварцер варцер черземезер, битте дритте аспирин, — сказала Полечка страшным колдовским шепотом. — Ну и влюбляйтесь. И целуйтесь. Ну и женитесь…

По всей комнате вдруг потек сказочный аромат. Полечка повернулась к цветам на подоконнике.

— Это вы так пахнете?

— Мы ликуем Мы празднуем — сказали цветы. — Они родились К счастью, они здоровы.

— Что значит запах? — спросил Суперлоб.

— Это когда обмотка горит, — ответила Полечка и побежала в парк.

Действительно, откуда знать Суперлбу, что такое аромат.

Около церкви толпились старушки. Они так намучились за ночь, что у них не только ноги — подбородки дрожали.

Завтра уже будет негде брать разноцветную воду, — подумала Полечка.

В парке было тихо. Редкие прохожие бежали по центральной аллее. Они удивленно принюхивались — в парке пахло ландышами и ананасами.

Но больше всего Полечку поразила клумба — она была пустой и черной. И спекшейся, как асфальт. На толстом суку старой липы прямо над клумбой сидели Полечкин папа и Вера Павловна Стрекозухина и целовались.

— Где цветы? — спросила Полечка. — Это вы их сорвали? И не целуйтесь при детях

— Цветочки сгорели синим огнем, — сказал папа. — Ой, камень-дерево погибло от победитовой пилы… — пропел он и ткнул пальцем вниз. — Вот кто родился в огне и дыму.

У подножья громадной липы сидели два насупленных рыжих синеглазых человечка ростом Полечке по пояс. Они неотступно следили за Полечкиным папой, взмахивая зелеными ресницами, как бабочки крыльями.

— Я сказал им, что они лилипуты, они на меня так вскинулись. Обезвесили нас с Верочкой. Ты думаешь, мы сидим? А мы висим. Они взглядом могут железо плавить — сами сознались. А на вид безобидные, как огурчики с белой попкой.

— Здравствуйте, — сказала Полечка человечкам.

Человечки кивнули.

— Как вас зовут?

— Братья Огурцовы, — сказал папа. — Один Пузан, другой Брюхан. Нравится?

— Не нравится, — сказала Полечка. — И, пожалуйста, не целуйтесь, я же просила.

— Мы не будем, — пообещала Вера Павловна.

— А как же высокий моряк? — спросила Полечка.

— Он козел, скорпион, павиан. У него семья: дочка такая, как ты, жена симпатичная, милая. А он верхогляд…

Полечка подумала о своей маме. Интересно, — подумала она, — кто из маминых подружек с нею вместе в командировке в Курске: тетя Боря или тетя Соловей?

Человечки хихикнули.

— Простудились, — сказала Полечка. — Сейчас пойдем домой. Выпьете горячего молока. Мой папа помешал вам своей музыкой?

— Сместил немного резонансные поля. Теперь мы не знаем, кто из нас кто. Вообще, мы половинки. Подбери нам такое имя, чтобы каждому по половинке.

— Тыква, — сказал папа. — Один будет Ты, другой будет Ква. Лежала тыква на пригорке, что очень нравилось Егорке. Как дам по тыкве

Человечки недовольно засопели, наверное, они хотели папу испепелить. А Вера Павловна папу обняла.

— Иван да Марья, — сказала она, болтая ногами. — Маня-Ваня равняется любовь.

— Опустите нас на землю немедленно — вдруг рассердился папа. — Нам с Верочкой нужно в загс бежать, подавать заявление на регистрацию. Некогда нам тут висеть.

Человечки помахали руками. Папа и Вера Павловна опустились на клумбу.

— Ишь, Маня-Ваня, — сказала Вера Павловна. — Улыбаться-то вы умеете? Может быть, не умеете?

Маня-Ваня помигали зелеными ресницами и улыбнулись. Улыбка у них была хорошая, как ягода-земляника в светлой траве.

Известно, что жизнь детей проходит на маленьком пятачке: они не летчики, не машинисты тепловозов, чтобы перемещаться на дальние расстояния, не инженеры-конструкторы, чтобы ездить в командировки, например, в Курск, как Полечкина мама. Дети живут возле дома. А если рядом старинный парк, то жизнь их весьма интересна.

Полечкин папа и Вера Павловна уходили по аллее, взявшись за руки. Полечке в голову пришла мысль холодная, как льдинка в кулаке, что вот она и потеряла прекрасную библиотекаршу Верочку Стрекозухину и не нужно теперь стараться быть на нее похожей: теперь будет мачеха Вера Павловна. Только бы не гладила меня по голове

— Зато теперь у меня Маня-Ваня, — сказала Полечка. — Пошли домой. Нужно вас покормить, приодеть. Даже маленьким нельзя бегать по городу голышом. Это очень вредно.

Когда они вышли из парка, Маня-Ваня пустились вертеть головами. Они на все таращились и подпрыгивали, то ли от восторга, потому что красиво, то ли от огорчения, потому что грязно.

Встречные на них, конечно, таращились. Некоторые спрашивали:

— Полечка, где твой кабан? На колбасу сдала? — И тут же говорили, как бы отмахиваясь от нее руками: — Шутим-шутим.

А вот про Маню-Ваню все молчали.

— Почему они про вас молчат? — спросила Полечка.

— Потому что нам и не нужно. Они нас, конечно, видят, но тут же и позабывают.

Кооператив Микстура завязывал рюкзак с деньгами и другой рюкзак с пустыми бутылками из-под лекарства. Старушки клубились вокруг, как осенние осы вокруг варенья. Старик Мухомор вещал им что-то из народной медицины — как надо дышать: то одной ноздрей, то другой и одновременно подмигивать по диагонали.

Коля-Колбаса подошел к Полечке, протянул ей что-то в кульке.

— Не знаешь, что это? — спросил он. — В натуре. Я утром в парке нашел, в траве. — В кульке были кристаллы зеленые, желтые и голубые.

— Думаю — это остатки лужи, — сказала Полечка. — Густой химизм. Бывает раз в тысячу лет. Ты с Маней-Ваней поговори.

— С кем?

Полечка подтолкнула малышей вперед.

— С ними.

Глаза у Коли-Колбасы полезли на лоб, рот приоткрылся.

— Только не называй их лилипутами, — предупредила Полечка. — Для них это хуже козла.

Так и не закрыв рот, Коля протянул Мане-Ване кулек. Они взяли по кристаллику и принялись сосать, причмокивая. На их лицах нарисовалось блаженство.

— Если их продавать, как лекарство, по десятке за штуку, — сказал Коля-Колбаса. — А в фантиках, как конфеты, по пятнадцати. Название какое-нибудь американское: Смакер, Леденейшер?

Маня-Ваня посмотрели на него таким взглядом, что он съежился.

— Но, но. В натуре. Полечка, уйми их. Они мне вовнутрь будто мышей напустили. Прекратите, я говорю Черти зеленые. — Коля-Колбаса вдруг сел на асфальт и, подпрыгивая, как мячик, поскакал к старому Мухомору.

— Мы вырастим сад, — сказали Маня-Ваня. — Эти кристаллы для полива. В них для растений сила и радость.

Полечка съела кристаллик — вкусно, но ни силы ни радости не ощутила: только грусть.

Придя домой, Полечка напоила Маню-Ваню молоком с булкой. Посадила их перед телевизором и полезла в чемодан, где лежала одежда, из которой она давно выросла. Она достала две майки и двое штанов в обтяжку — одни в голубую полоску, другие в розовую. Мама привезла их из командировки в Марсель. В Марселе у нее кружилась голова, и она купила Полечке много чего, но все на два размера меньше.

Маня-Ваня крутили у телевизора ручки настройки, толкали друг дружку локтями.

— Одевайтесь, — велела им Полечка. — Кто будет в розовом ходить, тот и будет Маня. Кто в голубом — Ваня.

На экране сидел кот. Он то вытягивался, то расплющивался по горизонтали. Но был доволен.

— Полечка, — сказал кот. — Слышишь, Полечка, это я Суперлоб. Нравится тебе мое лицо? Правда, что-то не ладится с удержателем. — Тут же он заговорил с Маней-Ваней на таком языке, что слова конденсатор-модулятор были для Полечки самыми понятными. Хотя тоже непонятными совсем.

— Разве мы не пойдем за этими леденцами? — спросила Полечка. Маня-Ваня пообещали Суперлбу, что они вернутся и все наладят, и побежали с Полечкой в парк, явно гордясь своей новой одеждой. Полечка им и сандалии нашла.

Теперь Маня-Ваня старались, чтобы их все видели. Все, действительно, их замечали и говорили:

— Ой, какие зелененькие.

Леденцовых кристаллов вокруг клумбы оказалось множество. Пришлось дважды ходить домой вываливать их в наволочку. Когда Полечка и Маня-Ваня набрали мешки в третий раз, произошло происшествие. К ним подскочил абрикос Гавриил.

Был он в сверкающей спортивной одежде, широких брюках с полосой, в ветровке трехцветной и кепочке с большим козырьком. В новых кроссовках, толстых.

— Ага — закричал он. — Попались теперь — Он схватил несколько кристаллов и заявил: — Нехорошо Не имеете права Должны сдать эти драгоценности в банк. Изумруды Я сам сдам. А ты нехорошая девочка

— Отойди, абрикос, — сказала Полечка.

Маня-Ваня спросили ее:

— Зашвырнуть? На дерево.

Но Полечка подумала: как же так, полная тревог и забот, она позабыла о колдовстве. Полечка вытянула руки, растопырила пальцы. Сказала колдовские слова:

Колдуй баба, колдуй дед — заколдованный секрет. Кварцер варцер черземезер, битте-дритте аспирин. Превратись абрикос в поросенка

Абрикос Гавриил превратился. Правда, не совсем в поросенка, а в черного несимпатичного кабана. Дико захрюкал. Бросился на Полечку. Но Маня-Ваня каким-то своим способом развернули его в другую сторону, и он помчался на центральную аллею парка. Оттуда сразу же послышался визг женщин и гневные восклицания…

А по аллеям парка прогуливался с физкультурницей Ноной лейтенант Туча. Увидев кабана Гавриила, лейтенант воскликнул:

— Вот же он. Где-то прятался. Пожиратель решеток

— Тот был розовый, — сказала Нонна. — Тот был молодой. А этот какой-то сомнительный.

— Запаршивел, скитаясь. — Лейтенант Туча выхватил из кобуры милицейский револьвер и закричал: — Стой, говорю

Абрикос Гавриил как увидал револьвер, так и прыгнул в кусты. Лейтенант Туча не побежал за ним — выхватил из милицейской сумки радиотелефон и соединился со школой милиции.

Абрикос Гавриил, визжа и хрюкая, бегал по кустам и аллеям. Но сужалось кольцо…

Курсант Вася Вепрев шел впереди. Он знал старый парк как свои пять пальцев. Вот он увидел Полечку с какими-то двумя ребятишками зеленоватого оттенка. Полечка, это кто с тобой? Почему зеленые? — хотел он спросить. Но тут прямо на Полечку из кустов выскочил черный кабан. Говорили, поросенок, — подумал курсант Вася Вепрев. Бросился наперерез кабану, схватил его под передние ноги, поднял, но над головой поднять все же не смог — он повалил абрикоса Гавриила на бок. И тут абрикос изловчился, укусил его за шею.

Кровь хлынула…

Когда подбежали к Васе Вепреву его товарищи, курсанты школы милиции, он умирал от потери крови — так сильно она хлынула. Но два зелененьких человечка наложили свои ладошки на его рану, и кровь остановилась.

Курсанты быстро связали кабана Гавриила.

Милицейская машина мчалась в военно-медицинскую академию. Выла сирена. Мигала мигалка.

Когда курсант Вася Вепрев открыл глаза, увидел, что перед ним на белой табуретке сидит Полечка, а рядом с ней на этой же табуретке, тесно к ней прижавшись, сидят два зелененьких большеглазых малыша, и от всей этой троицы льется на него такое живое тепло и ласка, что он подмигнул им и сказал:

— Привет. Видели, как я грохнул:

— Видели, — сказала Полечка, улыбнулась и заплакала. — Это же абрикос Гавриил. Его уже отправили на перевоспитание к фермеру Клюквину. Будет у Клюквина работать минитрактором. А когда исправится, я его, конечно, расколдую. У него две дочери моего возраста.

— То-то я его так грохнул, — сказал курсант Вася Вепрев. — Не исправится, я его еще грохну. — Глаза его полыхнули огнем несгибаемой воли. Полечка поняла, что Васька-Вепрь удалился от нее в совершенно взрослые холодные героические пространства, откуда путь лежит только в памятники, где маленькие девочки не предусмотрены, где лучше сразу о них позабыть.

— Может быть, ты поспишь, — сказала она. — Поспи, у тебя голова пошла кругом.

Засыпая, Вася Вепрев подумал: выпишусь из больницы, свожу Полечку в Эрмитаж. И сам с нею схожу. Если, конечно, меня не пошлют на ответственное задание по борьбе с мафией.

Анекдот(детский)

Мальчик Вовочка стоял у Исаакиевского собора. Писал. К нему подошел другой мальчик. Приезжий.

— А где Эрмитаж? — спросил у Вовочки приезжий мальчик.

— Зачем тебе Эрмитаж — писай тут, — сказал Вовочка.

СКАЗКА ЧЕТВЕРТАЯ. Полечка и Мухоморов

Окно старика Мухоморова выходило на пивной ларек. Красные носы пивохлебов как розы заката — такой пейзаж.

Любил Мухоморов приларечные разговоры и запах пива.

Смотрел он из окна на детскую библиотеку, где работала красавица Верочка Стрекозухина, и думал: Почему рядом с детскими библиотеками ставят пивные ларьки? Слышал Мухоморов о том, что Верочка Стрекозухина выходит замуж за Полечкиного папу. Думал: А как же Полечка, худенькая, с прямой спиной и высокой шейкой, как маленькая балерина?

— Это она такая тощая от ожидания мамы, — объяснил старику Мухоморову Коля-Колбаса. — Когда все ждешь и ждешь, то поневоле вытягиваешься. Вот мне ждать некого — я должен сто миллионов заработать.

— А я? — спрашивал старик Мухоморов.

— И вы тоже. Я построю лучшую в мире школу для малышей. А вы — Последний дворец стариков.

— А что это?

— Ну, старики. Вот к примеру, вы — вам нужна своя компания, чтобы не торчать целый день у пивного ларька. Песни бы распевали старинные. Во дворце зимний сад. Старики любят под пальмой сидеть. Особенно, бабушки. Медицинские сестры под пальмами снуют. Градусники ставят. Молочными коктейлями стариков поят, фруктов навалом на фарфоровых блюдах. И молодой поп про Бога рассказывает. Бабушки любят про Бога слушать.

— А я про море люблю, — сказал старик Мухоморов. — Можно сказать — сам все про море знаю, а слушать люблю. — Старик Мухоморов надел перед зеркалом морскую фуражку и добавил неопределенно: — Может, пойти пивка выпить. Что-то есть в пиве похожее на океан.

— Пена, — подсказал ему Коля-Колбаса.

По вечерам, когда пивохлебы расходились, оставляя после себя кучи мусора, к пивному ларьку приходила большая собака белого грязного цвета. Долго сидела. Потом укладывалась. Она тоже о чем-то мечтала. Может, думала о собачьей тропе, которая приведет ее к старому другу. Наверное, есть такая тропа. Только как ее отыскать?

И рыжий конь приходил. Ближе к утру, когда город пуст и совсем беззащитен.

В конце своей бурной жизни старик Мухоморов поселился в отдельной квартире, в доме номер два по Старой Парковой улице. Все жильцы из этого дома выехали, а Мухоморов въехал. С очень большой морской картой, с морскими сувенирами и толстой книгой под названием Лоция дальних морей.

Когда Мухоморов был молодым, была у него жена, но он ушел от нее, вернее — уплыл. Была дочка, но он ее, можно сказать, не видел, все плавал. Он аккуратно платил деньги на дочкино воспитание. И на рождение внука послал сумму, и на рождение внучки…

Под старость повидать захотел — пошел по адресу. Жили они там же, где родились, в коммунальной квартире на пять семей. Мухоморова жена померла — он это знал.

Позвонил в квартиру — пять раз.

Открыла миловидная немолодая женщина. Он ей сказал:

— Моя дочка тут проживает. Я моряк Мухоморов.

— Я ваша дочь… Что ж, проходите. У нас фотоснимок есть: вы на фоне острова Мальта.

В комнате сидела девушка-студентка, читала учебник.

— А где твой отец? — спросил ее моряк Мухоморов. — На службе?

— Не знаю. Он тоже морской скиталец. — Мухоморова внучка отложила учебник и улыбнулась. — Чаю будете, дедушка, или рому подать?

— Чаю.

Выпив стакан чаю и, выяснив, что внук его сейчас служит в армии, а внучка готовится к выпускным экзаменам на медсестру, моряк Мухоморов сказал:

— Делаю вам конкретное предложение.

Мухоморов получил отдельную квартиру от пароходства. Хоть и однокомнатную, но хорошую, с большой прихожей и просторной кухней. И предложил он своей дочке и своей внучке поменяться: они в отдельную, а он сюда.

— Нам дадут, — сказала дочка. — Мы на очереди.

— Дадут. Догонят и еще поддадут.

Они думали неделю и согласились.

Мухоморов переехал в коммуналку. Пиво пил, на гитаре играл. Когда из армии пришел внук, поселился у деда. Они дружно жили вдвоем. Мухоморов научил внука на гитаре играть.

Однажды внук сказал:

— Дед, я женюсь. Мухоморов ему руку пожал.

— Естественное дело.

Именно в это время он и нашел себе квартирку. Отдельную от всех. Помог ему в этом деле Коля-Колбаса.

Подошел к нему как-то моряк Мухоморов и спрашивает:

— А нету ли в газетах объявления о сдаче комнат внаем?

(Коля как раз газетами торговать начал.)

Выспросил Коля у Мухоморова, по какой причине ему комната понадобилась, и говорит:

— Тут квартира есть. В доме два. Все выселились — дом на капитальный ремонт поставили, а вы поселитесь. Его еще лет десять ремонтировать не начнут. Может, я у вас когда переночую, когда бабушка кулаки распустит.

И предложил Коля-Колбаса моряку Мухоморову организовать кооператив Микстура.

Пивохлебы, друзья моряка Мухоморова, все в бывшем мастеровые, помогли ему — и воду подключили, и электричество.

Мухоморов и суп варил, и воду согревал для мытья электрокипятильниками собственной конструкции. Друзья говорили:

— Подожди, Мухоморище, жажахнет тебя током.

— Не жажахнет, — отвечал Мухоморов. Когда-то он был корабельным электриком и справедливо считал, что все жэковские монтеры перед корабельным электриком все равно что козлы перед единорогом.

Гости пошли с утра.

Проснулся моряк Мухоморов, глянул на свою большую морскую карту, а по ней громадная муха бродит.

— А ну, прочь — закричал он хрипло.

Муха захохотала. Пригляделся Мухоморов и понял, что это не муха, а голый человечек — морской скиталец в уменьшенном виде, его старинный друг — предмет для подражания. В треуголке, высоких ботфортах, при шпаге и пистолетах.

— Карамба — сказал Мухоморов.

— Карамба — ответил человечек в треуголке. — Узнал. Это я, Летучий голландец.

— Чего это ты по стене гуляешь? Как муха.

— Какая мне разница — где гулять. Где хочу, там и хожу. Это зависит только от моего желания. Я свободен. И независим. Сколько я за свою жизнь кораблей потопил…

— Но ни одного не построил.

— Собственно говоря, я их не топил. Они сами тонули. Как встретят меня в океане, так и тонут. А сколько раз я женился

— Ты хоть одному своему сыну или дочке помог образование получить? Ты хоть знаешь — кто они у тебя? Может, черти косматые.

— Ну и вопросики ты задаешь, — проворчал Летучий голландец, — Не узнаю тебя.

— Потому что я от дочери своей вернулся. Внука своего люблю и внучку. Скоро у меня правнук будет.

— То-то ты и живешь в руинах. Они тебя выставили?

— Да нет. Не понять тебе. Говорят, команда на твоем корабле — одни мертвецы.

— Нету на моем корабле команды. Я один.

— Говорят, ты душу продал Дьяволу.

— Не встречал за всю свою жизнь ни Бога, ни Дьявола. Безбожник я. Безбожие дает мне право не умываться, ходить с грязной шеей, ванну или душ принимать один раз в неделю.

— А я в баню хожу, — проворчал Мухоморов. — Хоть и в парную, хоть и с веником, но тоже один раз в неделю.

— Значит, и ты запродал свою душу Дьяволу, как и все грязнули. — Летучий голландец захохотал противным хохотом, достал кисет и трубку из кармана.

— И не кури в комнате, — сказал ему Мухоморов. — Иди курить на лестницу. Я, может быть, ванну поставлю в кухне. Я, может быть, даже пиво пить брошу.

Голландец презрительно вздернул подбородок и прошествовал по потолку на лестницу.

— Эй К тебе гости — закричал он оттуда.

Старик Мухоморов рубашку поправил, пуговицу застегнул. Кашлянул.

Вошла белая собака и рыжая лошадь с белым хвостом. Поздоровались. Мухоморовым здоровьем поинтересовались.

— Погода испортилась, — сказала собака.

— Дождит, — добавила лошадь.

— О, да, — согласился с ними Мухоморов.

Голландец с лестничной площадки опять закричал:

— Еще к тебе гости. Держись, Мухомор.

Вошла Полечка с волшебной геранью в руках, а вместе с ней Маня-Ваня — у каждого по мешку с кристаллами.

— Дядя Петя, — сказала Полечка моряку. — У меня к вам дело… Мирандолина куда-то ушла… — Полечка вздохнула и спросила у лошади и собаки: — Вы теперь тут живете?

— Нет, — ответили они. — Мы уходим. После взрыва лужи Дальний Путь проходит через этот дом. Точнее, через кухню.

— Как так? — спросил Мухоморов.

— Так, — сказала собака. — Тут под вашей картой есть дверь.

Мухоморов снял карту со стены. Под ней действительно была дверь — заколоченная. Вытащил Мухоморов гвозди, которыми и была дверь заколочена, открыл ее, а там туман, крик совы, запах дальних лесов и морей, и чужого тепла.

Туда и ушли рыжая лошадь и белая собака. И Летучий голландец. Он прибежал с лестницы, крикнул:

— Ну, Мухоморище, если ты скажешь, что я тебя с собой не звал — будешь ты не только грязнуля, но и врун. Не хочешь скитаться — сиди в уюте. От уюта до приюта одна минута. — Голландцем скиталец только назывался, на самом деле он был армянином.

Он удрал, грохоча ботфортами. Моряк Мухоморов закрыл дверь. Карту свою морскую повесил на другую стену.

— А это кто? — спросил Мухоморов, кивнув на Маню-Ваню.

— Они Маня-Ваня, — сказала Полечка. — Разум растительной жизни.

Моряк Мухоморов очень удивился.

— Как так? — спросил.

Полечка объяснила, что человек — разум животной жизни, а Маня-Ваня — растительной. Мол, растительная жизнь устойчивее животной, и разум ее глубже и надежнее. Что наконец-то он возник вследствие густого химизма, протуберанцев на солнце, теплого лета и духов Верочки Стрекозухиной Заря любви.

— Их бы чайком напоить, — сказала она. — Видите ли, мы не завтракали. Мама приехала из Курска, велела немедленно отвести их к родителям. А как я ей объясню, что я и есть их родитель. Я поскользнулась на арбузной корке и выронила семена в лужу. Тем более, Маня-Ваня телевизор расковыряли.

— Но Суперлоб важнее, — пробормотали Маня-Ваня.

— Пусть остаются, — сказал Мухомор. — Чай не проблема. Они колбасу едят?

— Едят, — кивнула Полечка. — Дядя Петя, купите у моей мамы поломанный телевизор. В нем Суперлоб погибает…

В дверь постучали вежливо. Вошла Мирандолина. Улыбнулась.

— Я в гости к вам. Мерси. — Потом села в кресло — нога на ногу, красиво закрыла глаза, еще красивее открыла их и пожаловалась: — Самая трудная работа — в гости ходить. Я так устала… Налейте мне, пожалуйста, чаю. А вы, Маня-Ваня, не ухмыляйтесь. У вас сердца нет. Вы Суперлба ухлопали. Я его так любила…

Дело в том, что делая зарядку, Полечка нечаянно толкнула шкаф, на котором сидела Мирандолина. Кукла упала и от сотрясения перестала говорить Мерси, только вздыхала и пищала. Полечка, хоть и была безразлична к Мирандолине, бросилась колдовать над ней, говорила кварцер варцер черземезер и другие волшебные слова, но Мирандолина только вздыхала и пищала. Даже не открывала голубые свои глаза. Наверное, Полечкино безразличие мешало колдовству. Тогда Маня-Ваня открутили ей голову, залезли внутрь и вытрясли из нее опилки. Поговорив недолго с Суперлбом, они напихали в Мирандолину деталей от телевизора. Когда голову приделали обратно, Мирандолина встала и сказала красивым голосом:

— Будьте любезны. Спасибо. Я бы выпила чаю с печеньем.

— А платье-то, — ахнула Полечка. — Маня-Ваня, вы ей все платье испортили.

Маня-Ваня виновато сопели. Платье было в пятнах, в дырах. Полечка схватила Мирандолину и побежала к девочке Рите, которая любила шить юбки. Попросила ее сшить Мирандолине новое платье.

И Мирандолина пропала. Надела новое платье и пошла в гости. В одни гости. В другие. Побывала у всех девочек на лестнице. Потом пошла, говорят, в другую парадную, потом в другой дом…

А к Полечке приехала мама из Курска и прилетела тетя Шура из Греции. Они сразу же начали сравнивать, какие цены в Греции и какие в Курске. Получалось, что самые нестерпимые цены в Санкт-Петербурге. Чертова жизнь — восклицали они горячо и целовали Полечку и, наконец, заметили Маню-Ваню.

— Это кто? — спросила мама.

— Почему телек испорчен? — спросила тетя Шура.

— Маня-Ваня починят, — сказала Полечка. — Они очень умные.

Но мама выкрикнула:

— Хватит Чинить будет Боря.

— Тетя Боря? — спросила Полечка. Мама замолчала. Тетя Шура отвела глаза. А Полечка почему-то сказала:

— Папа, между прочим, женится на Верочке Стрекозухиной. Такая красивая пара…

Тишина после ее слов сделалась похожей на клокотанье кипятка в кастрюльке.

На улице, когда Полечка и Маня-Ваня шли к моряку Мухоморову, к ним подбежала Верочка Стрекозухина, которую в дальнейшем Полечка даже в мыслях не называла Верочкой, лишь Верой Павловной.

— Ой — сказала она. — Полечка Детка. — Полечка заметила изменение в ее лексике.

— Я так рада, я так рада, — продолжала Вера Павловна. — Я перевожусь в другую библиотеку. Теперь мы будем видеться реже.

— Естественно, — сказала Полечка. — Раньше вы были моя старшая подруга, а теперь, в натуре, вы моя мачеха.

— Да, — сказала бывшая Верочка Стрекозухина. — Наверное, ты права. Ты безжалостна. Что передать папе?

— Передайте, что я за него рада. Пусть быстрее заканчивает оперу и пусть когда-нибудь позвонит.

Вера Павловна быстро повернулась и побежала в библиотеку, очень громко стуча высокими каблуками красивых огненных туфель.

— Я так любила Суперлба, — говорила Мирандолина, попивая чаек. — Не то, что Полечка. Полечка никого не любит. Ее все любят, а она никого. Правда, она добрая.

— Ты говоришь — любила. Ты больше Суперлба не любишь? — спросил моряк Мухоморов.

— Люблю. Но его нет. Полечкина мама шнур из розетки вытащила. Я как раз зашла к ним в гости. — Мирандолина заплакала. — Я готова за Суперлба жизнь отдать. Идти с ним на край света. Куда Макар телят не гонял.

— Страх какой. Карамба Зачем такие крайности.

Старик Мухоморов заработал в кооперативе много денег и купил японский телевизор. Очень хороший — Соня — Банзай. Он упаковал его обратно в картонную коробку. Обмотал веревкой. Взял клеенку голубую, старую. И они с Полечкой пошли к дверям.

— Ведите себя прилично, — сказала Полечка Мане-Ване. — Это я насчет колбасы.

— Пусть едят от пуза. — Моряк Мухоморов почувствовал вдруг неожиданный прилив сил и отвагу.

Полечкина мама и тетя Шура тоже пили чай с колбасой.

— Придет, — говорила тетя Шура. — Ей деться некуда. Она по тебе соскучилась. Вот в Греции дети воспитанные. Что ни говори — древняя культура.

Полечка, конечно, пришла. Действительно, куда же ей деться? Пришла с моряком Мухоморовым. Мухоморов поздоровался почему-то по-английски. Достал из коробки телевизор. Сказал:

— Плииз… Японский. Самоновейший. С квадрозвуком и самонастройкой: Соня — Банзай.

— А я вам что? — спросила мама.

— А вы мне свой поломанный.

— Так не бывает, — сказала мама. Старик Мухоморов включил японский телевизор в сеть, и мама повторила: — Так не бывает.

А Мухоморов уже заворачивал старый телевизор в голубую клеенку.

— Не сомневайтесь, — говорил он. — У вашего тоже имеются такие схемочки, которых нет ни в чем другом. Он может действовать как диагностический дактилоскоп. Правда, после перенастройки. Нам в Микстуре именно такой и нужен…

Но ни мама, ни тетя Шура его уже не слышали, они смотрели по замечательному японскому телевизору замечательную заграничную теледраму и чуть не плакали.

Когда теледрама закончилась, мама спросил, вздохнув:

— Где этот человек? Ушел? Я ему даже спасибо позабыла сказать. Полечка, сегодня вечером будь дома, пожалуйста. Сегодня к нам придет… — Мама замолчала и жалобно посмотрела на потолок.

— Тетя Боря, — сказала Полечка. — Или тетя Соловей? Принесет вкусненького и книжку с картинками.

— Ты безжалостная, — сказала мама.

А тетя Шура проворчала:

— Нужно было ремнем. Раньше, помню, даже бритвы ремнем правили, а уж ребят — милое дело. Были, как шелковые…

СКАЗКА ПЯТАЯ. Полечка и Баба Яга

Дом номер два по Старой Парковой улице, поставленный на капитальный ремонт, чудесным образом преображался. Внутри него все гудело, жужжало, потрескивало, сверкало искрами, как будто производились электро-сварочные работы. Иногда все эти шумы и сверкания прекращались, дом успокаивался, от него по всей улице распространялся чудесный аромат неизвестных цветов.

— Это пахнет волшебной геранью, — говорили местные старушки.

На воротах дома номер два было написано: Строительство Сада Пальм. Подрядная организация Мухоморов и компаньоны.

— А компаньоны-то какие, — говорили старушки. — Несерьезные компаньоны. Суперлоб, Маня-Ваня и девочка Полечка, которая, кстати, болеет. И еще Колбаса.

— Что ли тот, что в Микстуре был ассистентом, а до того газетами торговал?

— И пивохлебы в этот дом шмыгают, как на работу, даже пиво не пьют.

Но больше прочих смущало старушек название — Сад Пальм.

— Ботанический что ли? — спрашивали они.

— А в Японии, говорят, сад камней уважают.

— А что в названии? Не в названии дело. Эрмитаж вот — пустыня, а какая же он пустыня?

— Разворуют скоро, вот и будет пустыня…

Эти же старушки да некоторые старики на следующий день, поглядывая на дом номер два, говорили:

— Смотрите, его уже остеклили. Смотрите-ка, и покрасили хорошо.

А почему Сад Пальм, нужно сказать. В России своих пальм нету, все больше березы, да сосны, да лиственницы. Дубы, липы, и ясени. А ведь и пальм хочется, и рододендронов. В некоторых государствах просто: захотел погулять под пальмами, взял да и поехал, скажем, в Индию. Но в России нельзя взять и поехать. Собственно говоря взять негде. Или очередь большая. А хочется, чтобы просто — как в лес.

После того как моряк Мухоморов унес старый телевизор, а вместо него отдал Соню — Банзай, Полечка заболела. Не было у нее температуры высокой, не было головной боли, просто легла она на диван, бабушкиной кофтой укрылась и лежит. Слушать про Грецию и про город Курск не желает.

— Нервное, — сказала тетя Шура. — А я хотела греческий плов приготовить.

— Доченька, — сказала мама. — Хочешь оладышек? Хочешь с корицей, хочешь с изюмом — тетя Шура тебе напечет, а мне нужно бежать, сдавать отчет по командировке.

И на следующий день Полечка заболела. И еще день… А на четвертый или на пятый приходит мама с работы, а с ней высоченный мужчина повыше Полечкиного папы и пошире в плечах. И говорит мама:

— Полечка, детка, познакомься. Борис Иванович Соловей. Мой сослуживец и друг.

Борис Иванович Соловей протягивает Полечке коробку конфет, книжку с картинками и улыбку, приготовленную на лестнице. А тетя Шура и говорит:

— Идемте греческий плов кушать.

Полечка болела тяжело — в основном, спала. Кроме врача, участковой Софьи Михайловны, молодой и сочувственной, кроме мамы и тети Шуры Полечка часто видела у своей постели какие-то посторонние лица. То ли Маню-Ваню, то ли Колбасу, то ли Петра Великого. Суперлоб — догадалась она и спросила:

— Суперлоб, это ты?

— Да нет же, — ответило ей лицо. — Ты что же меня не узнаешь? А интересовалась.

И тут Полечка вдруг увидела отчетливо, что сидит перед ней старуха. Очень некрасивая. Можно сказать — безобразная.

— Вы кто? — спросила Полечка.

— Да Баба Яга, кто же еще? Я тут стерегу, чтобы ты из круга не выскочила.

— Из какого круга?

— Вокруг тебя круг, где ты в болезни лежишь. А я уже вне. Как ты из круга выскочишь, я тебя хвать и на сковородку. Из круга нельзя выскакивать. Его только расширять нужно.

Полечке вдруг стало смешно — про сковородку.

— Не смешите, бабушка, — сказала она. — Вы вовсе не страшная. От вас страх не исходит, только забота.

— А раньше-то меня ребятишки очень пугались, — сказала Баба Яга. — Где я — туда носа не сунут. Я их от беды оберегала. Селилась в самых гиблых местах.

— А я думаю, почему у нас так — единственная волшебница и такая некрасивая, такая шумная? И вместо тройки лошадей — на помеле.

— Для оберегу. — Старуха засмеялась. — Жизнью руководят две самые главные силы: любовь и страх. Русским людям на долю страха больше выпало, чем любви. Поэтому страх им понятнее, хоть и не боятся они. Только ребятишки по малолетству…

— Бабушка, погладьте меня еще, — попросила Полечка.

Старуха Баба Яга осторожно протянула руку и ласково так погладила.

Полечка прижалась щекой к старухиной руке, как, бывало, прижималась к руке своей бабушки. Боль в ее голове утихла. Морщины на старухином лице стали разглаживаться.

— Спи, — сказала она. — Я тебя встречу на краю леса. Не опасайся…

Поправилась Полечка только в конце сентября. Пошла погулять.

— Иди-иди, — сказала ей тетя Шура. — Подыши. У нас ребята без воздуха живут, в газовом угаре. Вот в Греции воздух — сплошная лаванда с гор.

У парадной Коля-Колбаса околачивался. Изменившийся такой. Шея чистая. Ногти подстрижены.

— Привет, — сказал он. — Мы тут по очереди дежурим. Нам тетя Шура свистнет — мы мигом в аптеку… Ты изменилась…

— И ты изменился…

Разговаривая таким образом, подошли они к дому номер два по Старой Парковой улице.

— Что это? — воскликнула Полечка.

Дом был красивый, темно-зеленый, как будто из дикого камня базальта. Стеклянная крыша покрывала и дом, и двор-колодец, как висящая в небе крепость с башенками, шатрами и куполами.

Лестница была широкая — мраморная. Воздух, казалось, потрескивал от запаха пальмовых, лиственных и цветочных. И всюду в красивых горшках и круглых клумбах росла волшебная герань.

— Откуда? — спросила Полечка.

— Мы твои два цветочка так разделили. А Суперлоб все время думает о тебе.

Широко простирался сад. Всюду копошились бывшие пивохлебы в зеленых комбинезонах. Они устраивали фонтаны, освещение и спецларьки для продажи соков.

— Парк бесконечный, — сказал Коля-Колбаса испуганно. — Я попробовал дойти до конца, но так и не получилось. Веришь, до берега моря дошел. Меня потом Суперлоб ругал. Мол, я мог провалиться в пятое измерение, а там, мол, у них еще не благоустроено. Там я мог сгинуть.

— Здравствуй, Полечка — услышала Полечка. — Мы сейчас.

На поляне моряк Мухоморов прыскал на пальмы из садового опрыскивателя. Маня-Ваня и растрепанная кукла Мирандолина наводили на пальмы и рододендроны телевизор, установленный на старой детской коляске. Из телевизора вырывался розовый луч, и куда он попадал, там расцветали цветы.

Вода, которой моряк Мухоморов опрыскивал растения, пахла лужей. Была она попеременно то синей, то розовой, то фиолетовой, то желтой — желтее лимона. Они растворили кристаллы, — подумала Полечка. — А я все болела.

Тетя Шура тебя синей водой лечила — лекарством номер пять. И розовой. А растения опрыскивать — это ты нам в бреду посоветовала. Твоя мама была на работе, а мы к тебе пришли. Ты и говоришь…

У моряка Мухоморова в ведре кончилась вода, он опустил опрыскиватель и еще раз закричал радостно:

— Здравствуй, Полечка

За ним и Маня-Ваня, и Мирандолина заорали. Очень у Мирандолины был неприятный голос. А платье было рваным и грязным. На щеках зеленые пятна.

— Здравствуйте. А где Суперлоб? Он не умер? Все посмотрели на Мирандолину. И Полечка на нее посмотрела без симпатии.

— Я Суперлоб и есть, — сказала Мирандолина. — Мы телевизор перестроили на излучатель, а меня в Мирандолину упрятали.

— А ее? — спросила Полечка испуганно.

— Так в ней ничего не было, — сказал Суперлоб. — Одна пустота и опилки.

— Но образ Он же что-то значит, — сказала Полечка.

Коля-Колбаса в голове почесал, побежал к выходной двери, сказав:

— Пора открывать.

Маня-Ваня засопели, принялись растерянно озираться. Старик Мухоморов пробормотал:

— Эх, а… — и добавил: — Однако. А Суперлоб вытер руки о Мирандолинино платье, сшитое мастерицей Ритой.

— Образ, образ… — проворчал он. — Ну, объясни ты мне, что это такое?

— Не знаю, — сказала Полечка. — Это все…

Полечка поняла вдруг, что она просто обязана волшебным способом и колдовством помочь Суперлбу обрести образ.

— Колдуй баба, колдуй дед, — сказала она решительно и вытянула перед собой руки и пальцы растопырила. — Кварцер варцер черземезер, битте дритте аспирин. Стань, Суперлоб, таким, каким я тебя вижу.

Полечка напрягла свое воображение, представила Суперлба тяжеловесным мужчиной с большой головой и вытянутой вперед правой рукой. Лицо мужчины не лепилось, вся фигура его колыхалась, в правую, вытянутую руку, в зажатый кулак все время вставлялась кепочка.

Маня-Ваня взяли Полечку за руки.

— Остынь, — сказали они. — Свихнешься…

Полечка почувствовала большую усталость, такую большую и тяжелую, что села на пол.

— Не могу, — сказала она. — Это очень трудное колдовство.

Суперлоб стоял перед ней громадный, похоже — глиняный, без лица. Он сминался, скукоживался и вдруг превратился в пар. Перед Полечкой снова стояла Мирандолина. Ресницы у нее отклеились, под носом, как усы, темнели полоски грязи.

— Конечно, мне тесновато в Мирандолиновом теле, — сказал Суперлоб, как бы извиняясь. — Дядя Петя обещал ящик из-под посылки на колесики поставить. Мы туда мою энергетику упрячем, трансформаторы, преобразователи, выпрямители. А я еще схемочек подпаяю.

— Ты узнал, кто такая Баба Яга? — спросила Полечка сурово. — И почему она такая страшная, с бородавками.

— Нигде не сказано. Знаю, что на древнем языке ягать означает кричать. Значит, Баба Яга — Криковая мадам. Или Криковая леди, что лучше. Сейчас, говорят, современно — кричать. Кричать на всех…

— От чего люди кричат? — спросили Маня-Ваня.

Суперлоб тут же ответил:

— От страха, от одиночества, от восторга, от глупости.

У Полечки из глаз полились слезы.

— Ты всем все объясняешь, а как я попросила про Бабу Ягу, так тебе некогда.

— Меня твоя мама из сети выключила — закричал Суперлоб. Не зная, конечно, от чего он кричит. Наверное, от несправедливости.

Внизу у дверей возник шум многих нетерпеливых голосов — это Коля-Колбаса открыл дверь. Желающие, купившие билет, ринулись по мраморной лестнице на второй этаж. Хоть и на первом этаже был сад с пальмами и магнолиями, но человека почему-то тянет именно на второй.

— И я пойду, — сказала Полечка. — Посмотрю, что вы тут без меня натворили.

Полечка шла по широкой аллее. На скамейках у фонтанов сидели нарядные старики и старушки. Дети кружили под пальмами. Ими владела задача — как бы незаметно сбить палкой банан, как они сбивают осенью каштаны у Инженерного замка. Они понимали, что здесь это нельзя, как нельзя плевать в Эрмитаже.

Затейники из бывших пивохлебов собирали посетителей в хоровые коллективы. Всюду раздавалось пробное пение. Через пение мы вновь полюбим природу — говорили бывшие пивохлебы. — Основа культуры — хоровое пение… А папа говорит — криковое, — подумала Полечка. И тут же еще подумала, что папа, наверное, не прав. Пенье. Конечно, пенье, — говорила она. — Пенье — дает ощущение полета. А когда человек летит, он не может ломать деревья и истреблять цветы. И вдруг Полечка поняла, что Маня-Ваня посланы с той задачей, чтобы вновь обратить человека к растениям, как к братьям и сестрам.

Полечка шла куда-то вперед. Пальмы кончились, пошли березы. Может быть, возвратиться? — подумала она. Но возвращаться ей никуда не хотелось. Мама и тетя Шура готовят торжественный обед — придет Борис Иванович Соловей, в квартире сразу станет нечем дышать. К папе поехать — они там с Верой Павловной о любви говорят. Куда же еще? Васька-Вепрь на занятиях по борьбе с мафией. Маня-Ваня и Суперлоб, дураки, кусты облучают. Старики и старушки поют. Уже во вкус вошли. Дети хотят бананов. Им пока не поется.

Полечка шла все дальше, не подозревая о том, что все сказки, собственно говоря, рассказывают о том — куда и как человек идет.

Вот идет она, Полечка, и идет. Какие-то психи ее обгоняют. Одного она узнала — семиклассник Утюгов. Утюгов — крикнула она ему, но он отмахнулся…

Птица черная Полечку остановила, вроде ворона, а может быть грач.

Не ходи дальше, — сказала птица. — Возвращайся назад.

— Почему? — спросила Полечка.

— Потому что секрет.

— Ну и пусти, — сказала Полечка. — Не то я тебя заколдую.

— Ха-ха, — сказала птица и превратилась в паука. — Не ходи, — сказал паук. — Укушу.

Но Полечка подняла палку и, размахивая ею, пошла.

Вскоре очутилась Полечка в холмистой местности, очень похожей на ту, о которой ей бабушка рассказывала, когда живая была. Вокруг нашей деревни все холмы и поля, и рощицы. Там рощица, там другая. А на горизонте — лес.

Подошла Полечка к холмам, а дальше что-то найдется. Вроде потянуло ее отдохнуть немного. Села она на теплую песчаную землю. А с холма спускается к ней на рыжем коне с белым хвостом прекрасная старинная женщина. Рядом с конем белая собака бежит. На женщине белая рубаха, подпоясанная золотым поясом. Белая овечья шкура через плечо переброшена, как плащ. Золотой пряжкой на плече заколота. Волосы огненные пучком поднимаются на ее темени и развеваются по ветру. На золотом поясе топорик на длинной ручке. За спиной колчан со стрелами и лук.

— Здравствуй, Полечка, — говорит эта древняя женщина. — Не узнала меня?

— Что-то чувствую, а сказать не могу, — ответила Полечка.

— Я же Баба Яга. — Женщина засмеялась.

— Ну что вы, — сказала Полечка. — Шутите, в самом деле.

И вдруг она узнала ее. Это была Вера Павловна Стрекозухина.

— Вы — воскликнула Полечка.

— Я.

— А как же папа?

— Он так занят своей криковой оперой — всей этой криковой культурой… А ведь любовь не терпит ни криков, ни выкриков, ни покрикиваний. — Вдруг Вера Павловна закричала. Да так пронзительно, так громко: — Остановись Ни шагу — Голос ее был пугающ.

Полечка увидела, как из леса, откуда и она пришла, выскочила Нинка из дома номер тринадцать, модница и свистунья. Белая собака бросилась ей наперерез. Сбила ее с ног… Вера Павловна с коня спрыгнула, подошла и оттащила Нинку поближе к лесу.

— Не брала я ее денег — визжала Нинка. — Не держите меня, я все равно из окна выброшусь.

Баба Яга Вера Павловна села на песок возле Нинки, положила Нинкину голову себе на колени. И по волосам гладит.

— Нинка, Нинка, — говорит. — А ведь взяла бы, попадись они тебе вчера под руку.

— Пособлазнялась бы, но не взяла бы, — прошептала Нинка.

— Ну так зачем же тебе из окна прыгать? — спросила Вера Павловна. У Полечки не поворачивался язык даже в мыслях назвать ее Бабой Ягой.

— Ты сейчас домой воротись. Деньги твоя мамаша в свои валенки спрятала и позабыла, куда.

— Конечно, она валенки-то не носит… — сказала Нинка.

— Вот и ступай… Вспоминай меня иногда. Да не говори никому, что Баба Яга не страшная. Что просто одинокая. Там, — она махнула рукой в сторону холмов, — там нет ни дружбы, ни любви, ни ненависти. Там каждый по себе. Каждый со своим поступком наедине. Из часа в час, из года в год. Наедине…

Нинка поцеловала Бабу Ягу и пошла обратно, низко опустив голову.

— А те — кто по правилам умирают, — спросила она, поворотясь, — тоже этой дорогой идут?

— Нет. У них дорога другая.

— Ну ты поняла, почему я такая страшная в сказках? — спросила Вера Павловна Полечку. — Я рубеж охраняю. Ребятишек отпугиваю. Они могут и в болото забрести, и в яму сгинуть — кто-то их отпугивать должен.

Полечка хотела спросить, мол, нельзя ли ей остаться, помогать ей, она, мол, тоже одинокая и никому не нужная. Они бы вдвоем тут лучше управились…

Кто-то ее за ноги дернул, сразу за обе. Глянула она, а это Маня-Ваня.

— Пойдем, — сказали они. — Бегом надо.

— А что? — спросила Полечка.

— Без тебя они не хотят рождаться.

Маня-Ваня, сбиваясь и торопясь, объясняли, что другие Мани-Вани, их растительные братья и сестры, боятся и не хотят. Что рождаются они сознательно, чтобы, наконец, примирить человека с природой. А без Полечки не хотят. Где, — спрашивают, — Полечка. Пусть она нам руки протянет,

— Беги бегом, — сказала Полечке Вера Павловна. — А говоришь, одинокая. Вон как ты им нужна. Ты еще никому не сделала зла, чтобы быть одинокой.

Полечка и Маня-Ваня побежали. Но бежать не требовалось.

Возле клумбы с цветами стояли моряк Мухоморов, Коля-Колбаса, нарядные старушки и Мирандолина-Суперлоб.

— Некому их тут встретить, — сказала одна старушка. — Если они осознанно родятся — представитель нужен. От нашей стороны — ответственное лицо.

— И то — в какой чертов мир идут.

— В мир Божий…

Старушки заспорили, кому в большей степени принадлежит наш мир: Богу или черту, а Полечка вдруг ощутила такую любовь к еще не родившимся зелененьким человечкам, Маням-Ваням, что упала на клумбу и как бы обхватила цветы руками, как бы обняла их.

И они появились…